Тайная подложка мира
В честь недавнего юбилея «Носорога» редакторы журнала вспомнили наиболее важные, по их мнению, произведения за пять лет существования издания
Станислав Снытко о «Моей жизни» Лин Хеджинян
Книга Лин Хеджинян «Моя жизнь», вышедшая в переводе Руслана Миронова в седьмом номере, кажется мне одной из самых ценных публикаций «Носорога».
Хеджинян — американская поэтесса, классик Language school. «Моя жизнь» вышла в 1980 году, через 7 лет появилось дополненное издание, в котором было 45 глав по 45 предложений — по возрасту автора на момент создания книги. Это автобиография, но вместо линейной истории в ней воссоздаются утраченные ощущения, запахи, цвета, ритмы — все то, что внесюжетно и обычно гибнет не осознанным. Удивительно то, как Хеджинян сочетает эту модернистскую закалку с абсолютной ясностью текста: повествование насквозь импрессионистично, но все проговаривается предельно четко. Тут есть какой-то секрет, новый подход к языку, восходящий к Гертруде Стайн и Витгенштейну.
Это не просто красивый текст — он очень близок журналу по своему духу. Не по формальным критериям, а установкой на особый режим чтения: этот текст своим устройством как бы настаивает на том, что должен быть прочитан несколько раз, с разной скоростью, с остановками, возвращениями к пройденному и так далее. Думаю, Катя и Игорь согласятся с тем, что это именно то, как всегда представлял свою имплицитную программу «Носорог»: вместо разговоров о текстах — сам текст и следование ему, со всеми его аффектами, загадочными аддикциями и уязвимыми местами.
Игорь Гулин о «Нежданном свидании» Иоганна Петера Гебеля
За эти пять лет мы напечатали много важных для меня текстов, но некоторые из них чувствуются чем-то вроде опорных свай, на которых стоит сама сущность журнала. Один из них — перевод новеллы Иоганна Петера Гебеля «Нежданное свидание», выполненный поэтом Анной Глазовой.
Немецкий поэт, теолог, педагог и автор крохотных рассказиков для календарей, Гебель не фигура «большой литературы», автор не то чтобы маргинальный, но не вполне подходящий на роль мэтра. Тем не менее для немецкоязычной культуры он что-то вроде постоянно заново открываемого скрытого учителя. К нему обращались Беньямин, Адорно, Хайдеггер, Блох, Гессе, Кафка. Из русских авторов Гебеля ценили Толстой и Жуковский — автор первого стихотворного переложения «Свидания». Версия Глазовой — наверное, лучшего действующего переводчика с немецкого — гораздо ближе к оригиналу.
Я перечитывал эти две страницы много раз, и каждый раз меня охватывает волнение, почти головокружительное чувство, удивительное при невероятной простоте стиля новеллы и ее сюжета. История рудокопа, упавшего в шахту накануне собственной свадьбы, пролежавшего в нетлении полвека и обнаруженного, чтобы предстать перед глазами уже старой, умирающей своей невесты, кажется мне квинтэссенцией литературы как таковой. Поразительно точным стежком она сшивает три времени: время жизни человека, время большой истории и время вечности, три места: землю человеческого обитания, подземные недра и небо. Но по-настоящему совершенным это нарративное чудо делает то, что его узел держится верностью в любви.
Катя Морозова о поэзии Измайловского круга
Выбрать единственный текст практически невозможно. Лишь при условии, что через какое-то время этот выбор удастся пересмотреть. Последний месяц я провела в Москве, наблюдая за удручающими событиями, которым в определенном смысле могут противостоять образы одного из материалов «Носорога». Речь идет о подборке произведений авторов Измайловского круга из шестого номера, составленной моим соредактором Игорем Гулиным. Этот номер был выстроен, в том числе и визуально, вокруг «Истории о двух влюбленных» Энеа Сильвио Пикколомини. Ренессансная новелла о любви и морали неожиданно раскрывается при сопоставлении с текстами поэтов, проживающих в московском Измайлове. Это поэтическое объединение, если его можно так назвать, предельно эфемерно. Авторы принадлежат разным поколениям, работают с разными стилями, но, как почти случайно выяснилось, связаны географически. Измайловский круг закреплен именно в пространстве, которое как будто породило, как отмечает Гулин, «неожиданную сеть созвучий». Список поэтов такой: Даниил Да, Николай Барабанов, Иван Ахметьев, Татьяна Нешумова, Марианна Гейде и Андрей Дмитриев.
Для себя на сегодняшний день я бы особенно выделила Даниила Да, чьи тексты как будто противостоят реальности Москвы последних недель. Да сообщает городскому пространству сказочно-таинственные черты, принадлежность иной реальности. «Тайна эта доступна зрению не совсем нормального человека: ребенка, наркомана, поэта в его романтическом понимании, немного душевнобольного, впустившего в сердце всю ненадежность мира, но верящего в веселую силу, способную провести сквозь ежедневный ужас в волшебное спасение». Схожие мотивы работы с тайной встречаются и у Марианны Гейде, чьи произведения при этом сильно отличаются от остальных стилистически. Интересное сопряжение с упомянутым выше Пикколомини есть у Барабанова, работающего со «страстью и смертью», и у Дмитриева — лирика, «фиксирующего небольшие движения души». Ахметьев — автор «постоянного наблюдения за тем, что произносится». В речи же Нешумовой проступает интерес к другому слою, скрытому за простым, бытовым, в котором порой угадывается даже напев «старинной мелодии». Мне оказалось очень близким сопоставление этой «старины» Возрождения в тексте будущего папы римского и поэтов современной Москвы, в которой через их тексты проглядывается много скрытых уровней. Эти образы все еще оставляют некоторые надежды для нашей реальности.
Книга Лин Хеджинян «Моя жизнь», вышедшая в переводе Руслана Миронова в седьмом номере, кажется мне одной из самых ценных публикаций «Носорога».
Хеджинян — американская поэтесса, классик Language school. «Моя жизнь» вышла в 1980 году, через 7 лет появилось дополненное издание, в котором было 45 глав по 45 предложений — по возрасту автора на момент создания книги. Это автобиография, но вместо линейной истории в ней воссоздаются утраченные ощущения, запахи, цвета, ритмы — все то, что внесюжетно и обычно гибнет не осознанным. Удивительно то, как Хеджинян сочетает эту модернистскую закалку с абсолютной ясностью текста: повествование насквозь импрессионистично, но все проговаривается предельно четко. Тут есть какой-то секрет, новый подход к языку, восходящий к Гертруде Стайн и Витгенштейну.
Это не просто красивый текст — он очень близок журналу по своему духу. Не по формальным критериям, а установкой на особый режим чтения: этот текст своим устройством как бы настаивает на том, что должен быть прочитан несколько раз, с разной скоростью, с остановками, возвращениями к пройденному и так далее. Думаю, Катя и Игорь согласятся с тем, что это именно то, как всегда представлял свою имплицитную программу «Носорог»: вместо разговоров о текстах — сам текст и следование ему, со всеми его аффектами, загадочными аддикциями и уязвимыми местами.
Игорь Гулин о «Нежданном свидании» Иоганна Петера Гебеля
За эти пять лет мы напечатали много важных для меня текстов, но некоторые из них чувствуются чем-то вроде опорных свай, на которых стоит сама сущность журнала. Один из них — перевод новеллы Иоганна Петера Гебеля «Нежданное свидание», выполненный поэтом Анной Глазовой.
Немецкий поэт, теолог, педагог и автор крохотных рассказиков для календарей, Гебель не фигура «большой литературы», автор не то чтобы маргинальный, но не вполне подходящий на роль мэтра. Тем не менее для немецкоязычной культуры он что-то вроде постоянно заново открываемого скрытого учителя. К нему обращались Беньямин, Адорно, Хайдеггер, Блох, Гессе, Кафка. Из русских авторов Гебеля ценили Толстой и Жуковский — автор первого стихотворного переложения «Свидания». Версия Глазовой — наверное, лучшего действующего переводчика с немецкого — гораздо ближе к оригиналу.
Я перечитывал эти две страницы много раз, и каждый раз меня охватывает волнение, почти головокружительное чувство, удивительное при невероятной простоте стиля новеллы и ее сюжета. История рудокопа, упавшего в шахту накануне собственной свадьбы, пролежавшего в нетлении полвека и обнаруженного, чтобы предстать перед глазами уже старой, умирающей своей невесты, кажется мне квинтэссенцией литературы как таковой. Поразительно точным стежком она сшивает три времени: время жизни человека, время большой истории и время вечности, три места: землю человеческого обитания, подземные недра и небо. Но по-настоящему совершенным это нарративное чудо делает то, что его узел держится верностью в любви.
Катя Морозова о поэзии Измайловского круга
Выбрать единственный текст практически невозможно. Лишь при условии, что через какое-то время этот выбор удастся пересмотреть. Последний месяц я провела в Москве, наблюдая за удручающими событиями, которым в определенном смысле могут противостоять образы одного из материалов «Носорога». Речь идет о подборке произведений авторов Измайловского круга из шестого номера, составленной моим соредактором Игорем Гулиным. Этот номер был выстроен, в том числе и визуально, вокруг «Истории о двух влюбленных» Энеа Сильвио Пикколомини. Ренессансная новелла о любви и морали неожиданно раскрывается при сопоставлении с текстами поэтов, проживающих в московском Измайлове. Это поэтическое объединение, если его можно так назвать, предельно эфемерно. Авторы принадлежат разным поколениям, работают с разными стилями, но, как почти случайно выяснилось, связаны географически. Измайловский круг закреплен именно в пространстве, которое как будто породило, как отмечает Гулин, «неожиданную сеть созвучий». Список поэтов такой: Даниил Да, Николай Барабанов, Иван Ахметьев, Татьяна Нешумова, Марианна Гейде и Андрей Дмитриев.
Для себя на сегодняшний день я бы особенно выделила Даниила Да, чьи тексты как будто противостоят реальности Москвы последних недель. Да сообщает городскому пространству сказочно-таинственные черты, принадлежность иной реальности. «Тайна эта доступна зрению не совсем нормального человека: ребенка, наркомана, поэта в его романтическом понимании, немного душевнобольного, впустившего в сердце всю ненадежность мира, но верящего в веселую силу, способную провести сквозь ежедневный ужас в волшебное спасение». Схожие мотивы работы с тайной встречаются и у Марианны Гейде, чьи произведения при этом сильно отличаются от остальных стилистически. Интересное сопряжение с упомянутым выше Пикколомини есть у Барабанова, работающего со «страстью и смертью», и у Дмитриева — лирика, «фиксирующего небольшие движения души». Ахметьев — автор «постоянного наблюдения за тем, что произносится». В речи же Нешумовой проступает интерес к другому слою, скрытому за простым, бытовым, в котором порой угадывается даже напев «старинной мелодии». Мне оказалось очень близким сопоставление этой «старины» Возрождения в тексте будущего папы римского и поэтов современной Москвы, в которой через их тексты проглядывается много скрытых уровней. Эти образы все еще оставляют некоторые надежды для нашей реальности.
вас может заинтересовать
Тайная подложка мира
В честь недавнего юбилея «Носорога» редакторы журнала вспомнили наиболее важные, по их мнению, произведения за пять лет существования издания
Станислав Снытко о «Моей жизни» Лин Хеджинян
Книга Лин Хеджинян «Моя жизнь», вышедшая в переводе Руслана Миронова в седьмом номере, кажется мне одной из самых ценных публикаций «Носорога».
Хеджинян — американская поэтесса, классик Language school. «Моя жизнь» вышла в 1980 году, через 7 лет появилось дополненное издание, в котором было 45 глав по 45 предложений — по возрасту автора на момент создания книги. Это автобиография, но вместо линейной истории в ней воссоздаются утраченные ощущения, запахи, цвета, ритмы — все то, что внесюжетно и обычно гибнет не осознанным. Удивительно то, как Хеджинян сочетает эту модернистскую закалку с абсолютной ясностью текста: повествование насквозь импрессионистично, но все проговаривается предельно четко. Тут есть какой-то секрет, новый подход к языку, восходящий к Гертруде Стайн и Витгенштейну.
Это не просто красивый текст — он очень близок журналу по своему духу. Не по формальным критериям, а установкой на особый режим чтения: этот текст своим устройством как бы настаивает на том, что должен быть прочитан несколько раз, с разной скоростью, с остановками, возвращениями к пройденному и так далее. Думаю, Катя и Игорь согласятся с тем, что это именно то, как всегда представлял свою имплицитную программу «Носорог»: вместо разговоров о текстах — сам текст и следование ему, со всеми его аффектами, загадочными аддикциями и уязвимыми местами.
Игорь Гулин о «Нежданном свидании» Иоганна Петера Гебеля
За эти пять лет мы напечатали много важных для меня текстов, но некоторые из них чувствуются чем-то вроде опорных свай, на которых стоит сама сущность журнала. Один из них — перевод новеллы Иоганна Петера Гебеля «Нежданное свидание», выполненный поэтом Анной Глазовой.
Немецкий поэт, теолог, педагог и автор крохотных рассказиков для календарей, Гебель не фигура «большой литературы», автор не то чтобы маргинальный, но не вполне подходящий на роль мэтра. Тем не менее для немецкоязычной культуры он что-то вроде постоянно заново открываемого скрытого учителя. К нему обращались Беньямин, Адорно, Хайдеггер, Блох, Гессе, Кафка. Из русских авторов Гебеля ценили Толстой и Жуковский — автор первого стихотворного переложения «Свидания». Версия Глазовой — наверное, лучшего действующего переводчика с немецкого — гораздо ближе к оригиналу.
Я перечитывал эти две страницы много раз, и каждый раз меня охватывает волнение, почти головокружительное чувство, удивительное при невероятной простоте стиля новеллы и ее сюжета. История рудокопа, упавшего в шахту накануне собственной свадьбы, пролежавшего в нетлении полвека и обнаруженного, чтобы предстать перед глазами уже старой, умирающей своей невесты, кажется мне квинтэссенцией литературы как таковой. Поразительно точным стежком она сшивает три времени: время жизни человека, время большой истории и время вечности, три места: землю человеческого обитания, подземные недра и небо. Но по-настоящему совершенным это нарративное чудо делает то, что его узел держится верностью в любви.
Катя Морозова о поэзии Измайловского круга
Выбрать единственный текст практически невозможно. Лишь при условии, что через какое-то время этот выбор удастся пересмотреть. Последний месяц я провела в Москве, наблюдая за удручающими событиями, которым в определенном смысле могут противостоять образы одного из материалов «Носорога». Речь идет о подборке произведений авторов Измайловского круга из шестого номера, составленной моим соредактором Игорем Гулиным. Этот номер был выстроен, в том числе и визуально, вокруг «Истории о двух влюбленных» Энеа Сильвио Пикколомини. Ренессансная новелла о любви и морали неожиданно раскрывается при сопоставлении с текстами поэтов, проживающих в московском Измайлове. Это поэтическое объединение, если его можно так назвать, предельно эфемерно. Авторы принадлежат разным поколениям, работают с разными стилями, но, как почти случайно выяснилось, связаны географически. Измайловский круг закреплен именно в пространстве, которое как будто породило, как отмечает Гулин, «неожиданную сеть созвучий». Список поэтов такой: Даниил Да, Николай Барабанов, Иван Ахметьев, Татьяна Нешумова, Марианна Гейде и Андрей Дмитриев.
Для себя на сегодняшний день я бы особенно выделила Даниила Да, чьи тексты как будто противостоят реальности Москвы последних недель. Да сообщает городскому пространству сказочно-таинственные черты, принадлежность иной реальности. «Тайна эта доступна зрению не совсем нормального человека: ребенка, наркомана, поэта в его романтическом понимании, немного душевнобольного, впустившего в сердце всю ненадежность мира, но верящего в веселую силу, способную провести сквозь ежедневный ужас в волшебное спасение». Схожие мотивы работы с тайной встречаются и у Марианны Гейде, чьи произведения при этом сильно отличаются от остальных стилистически. Интересное сопряжение с упомянутым выше Пикколомини есть у Барабанова, работающего со «страстью и смертью», и у Дмитриева — лирика, «фиксирующего небольшие движения души». Ахметьев — автор «постоянного наблюдения за тем, что произносится». В речи же Нешумовой проступает интерес к другому слою, скрытому за простым, бытовым, в котором порой угадывается даже напев «старинной мелодии». Мне оказалось очень близким сопоставление этой «старины» Возрождения в тексте будущего папы римского и поэтов современной Москвы, в которой через их тексты проглядывается много скрытых уровней. Эти образы все еще оставляют некоторые надежды для нашей реальности.
Книга Лин Хеджинян «Моя жизнь», вышедшая в переводе Руслана Миронова в седьмом номере, кажется мне одной из самых ценных публикаций «Носорога».
Хеджинян — американская поэтесса, классик Language school. «Моя жизнь» вышла в 1980 году, через 7 лет появилось дополненное издание, в котором было 45 глав по 45 предложений — по возрасту автора на момент создания книги. Это автобиография, но вместо линейной истории в ней воссоздаются утраченные ощущения, запахи, цвета, ритмы — все то, что внесюжетно и обычно гибнет не осознанным. Удивительно то, как Хеджинян сочетает эту модернистскую закалку с абсолютной ясностью текста: повествование насквозь импрессионистично, но все проговаривается предельно четко. Тут есть какой-то секрет, новый подход к языку, восходящий к Гертруде Стайн и Витгенштейну.
Это не просто красивый текст — он очень близок журналу по своему духу. Не по формальным критериям, а установкой на особый режим чтения: этот текст своим устройством как бы настаивает на том, что должен быть прочитан несколько раз, с разной скоростью, с остановками, возвращениями к пройденному и так далее. Думаю, Катя и Игорь согласятся с тем, что это именно то, как всегда представлял свою имплицитную программу «Носорог»: вместо разговоров о текстах — сам текст и следование ему, со всеми его аффектами, загадочными аддикциями и уязвимыми местами.
Игорь Гулин о «Нежданном свидании» Иоганна Петера Гебеля
За эти пять лет мы напечатали много важных для меня текстов, но некоторые из них чувствуются чем-то вроде опорных свай, на которых стоит сама сущность журнала. Один из них — перевод новеллы Иоганна Петера Гебеля «Нежданное свидание», выполненный поэтом Анной Глазовой.
Немецкий поэт, теолог, педагог и автор крохотных рассказиков для календарей, Гебель не фигура «большой литературы», автор не то чтобы маргинальный, но не вполне подходящий на роль мэтра. Тем не менее для немецкоязычной культуры он что-то вроде постоянно заново открываемого скрытого учителя. К нему обращались Беньямин, Адорно, Хайдеггер, Блох, Гессе, Кафка. Из русских авторов Гебеля ценили Толстой и Жуковский — автор первого стихотворного переложения «Свидания». Версия Глазовой — наверное, лучшего действующего переводчика с немецкого — гораздо ближе к оригиналу.
Я перечитывал эти две страницы много раз, и каждый раз меня охватывает волнение, почти головокружительное чувство, удивительное при невероятной простоте стиля новеллы и ее сюжета. История рудокопа, упавшего в шахту накануне собственной свадьбы, пролежавшего в нетлении полвека и обнаруженного, чтобы предстать перед глазами уже старой, умирающей своей невесты, кажется мне квинтэссенцией литературы как таковой. Поразительно точным стежком она сшивает три времени: время жизни человека, время большой истории и время вечности, три места: землю человеческого обитания, подземные недра и небо. Но по-настоящему совершенным это нарративное чудо делает то, что его узел держится верностью в любви.
Катя Морозова о поэзии Измайловского круга
Выбрать единственный текст практически невозможно. Лишь при условии, что через какое-то время этот выбор удастся пересмотреть. Последний месяц я провела в Москве, наблюдая за удручающими событиями, которым в определенном смысле могут противостоять образы одного из материалов «Носорога». Речь идет о подборке произведений авторов Измайловского круга из шестого номера, составленной моим соредактором Игорем Гулиным. Этот номер был выстроен, в том числе и визуально, вокруг «Истории о двух влюбленных» Энеа Сильвио Пикколомини. Ренессансная новелла о любви и морали неожиданно раскрывается при сопоставлении с текстами поэтов, проживающих в московском Измайлове. Это поэтическое объединение, если его можно так назвать, предельно эфемерно. Авторы принадлежат разным поколениям, работают с разными стилями, но, как почти случайно выяснилось, связаны географически. Измайловский круг закреплен именно в пространстве, которое как будто породило, как отмечает Гулин, «неожиданную сеть созвучий». Список поэтов такой: Даниил Да, Николай Барабанов, Иван Ахметьев, Татьяна Нешумова, Марианна Гейде и Андрей Дмитриев.
Для себя на сегодняшний день я бы особенно выделила Даниила Да, чьи тексты как будто противостоят реальности Москвы последних недель. Да сообщает городскому пространству сказочно-таинственные черты, принадлежность иной реальности. «Тайна эта доступна зрению не совсем нормального человека: ребенка, наркомана, поэта в его романтическом понимании, немного душевнобольного, впустившего в сердце всю ненадежность мира, но верящего в веселую силу, способную провести сквозь ежедневный ужас в волшебное спасение». Схожие мотивы работы с тайной встречаются и у Марианны Гейде, чьи произведения при этом сильно отличаются от остальных стилистически. Интересное сопряжение с упомянутым выше Пикколомини есть у Барабанова, работающего со «страстью и смертью», и у Дмитриева — лирика, «фиксирующего небольшие движения души». Ахметьев — автор «постоянного наблюдения за тем, что произносится». В речи же Нешумовой проступает интерес к другому слою, скрытому за простым, бытовым, в котором порой угадывается даже напев «старинной мелодии». Мне оказалось очень близким сопоставление этой «старины» Возрождения в тексте будущего папы римского и поэтов современной Москвы, в которой через их тексты проглядывается много скрытых уровней. Эти образы все еще оставляют некоторые надежды для нашей реальности.
вас может заинтересовать