Вероника Франко (1546–1591) — венецианская поэтесса и «почтенная куртизанка». Семья Франко принадлежала к привилегированному классу венецианского общества, перед которым были открыты должности государственной и церковной иерархии, но не входила в число знатных венецианских фамилий. Ее мать, Паола Фракасса, как и Вероника, была куртизанкой: они упомянуты в «Каталоге важнейших и наипочтеннейших куртизанок Венеции». Вероника получила прекрасное образование и в юном возрасте вышла замуж за богатого врача, но вскоре, в 1564 году, потребовала развода, лишившись при этом своего приданого. Став куртизанкой, Вероника быстро привлекла внимание своими красотой, воспитанием и талантом. Один из ее покровителей — знатный и богатый поэт и политик Доменико Веньер — держал литературный салон, участницей которого стала также и Франко.

В 1575 году Вероника Франко выпустила свою первую книгу Terze Rime («Терцины»), состоящую из 25 глав, 17 из которых написаны самой Вероникой, остальные же — обращенные к ней стихи uncerto autore, неизвестного автора, возможно, Марко Веньера, брата Доменико Веньера. Во многих из терцин Вероника откровенно рассказывает о своей профессии. Женский образ в этой книге сильно отличается от выстроенного по большей части поэтами-мужчинами пассивного и скромного идеала женщины. Франко вполне активна, независима, сексуально раскрепощена и нередко высказывает идеи, которые позже стали называть феминистскими.

В том же 1575 году, спасаясь от эпидемии чумы, Франко на два года покинула Венецию. В результате она потеряла свое состояние и после возвращения жила в относительной бедности. На тот же период приходится процесс против нее, устроенный святой инквизицией из-за обвинений в колдовстве. Веронике Франко удалось его выиграть.

Двенадцатая и шестнадцатая главы книги Terze Rime — ответы Вероники Франко на стихотворения «неизвестных авторов». «О сколь вы поступили б лучше...» призывает поэта, восхвалявшего Верону, в которой тогда находилась Франко, поведать вместо этого о величии «царицы-девы» Венеции. «Нет, доблестному рыцарю невместно...» — ответ на хвостатый сонет Veronica, ver unica puttana («Вероника, истинно уникальная проститутка»), написанный предположительно Маффио Веньером.



Глава 12

О сколь вы поступили б лучше, ваши
Дары небес, таланты, приложив
К тому, что благороднее и краше,
Юдоль же бренную уничижив —
Сей мир, в который чем мы верим боле,
Тем более коварен он и лжив.
Но славить смертное хотите коли,
Пренебрегая видным лишь уму, —
Да будет это град счастливой доли,
Адрийский наш родной оплот — ему,
Что, будучи мирским, подобен раю
И Господу приятен самому,
Хвалу пристало петь, родному краю,
А не слагать стихи, бродя вдали,
Все правды основанья попирая.
Не надо отрываться от земли,
Фигур гиперболических не надо,
Что явно врут. Лишь надо, чтоб смогли
Вы о величии поведать града
Венеции, ему же равных нет.
Натуры изумленье и отрада,
Владычица морей, земля побед —
Сия царица-дева без порока,
Не видывал подобья коей свет.
Сей должно быть прославленной высоко,
Отчизне вашей, где вы рождены,
Где рождена и я по воле рока;
Но вы восславили другой страны
Красоты, про мою сказав персону
То, что рекут, кто слепо влюблены.
Единственной назвали вы Верону:
Свои в ней свойства, потому она
Одна, а не по вашему резону.
Но словно мир сей — с раем, так она
С красой Венеции совсем не сходна
Ведь райскою Венеция полна
Красою: необычно, сверхприродно
Возведена, над водами паря,
Как было небесам самим угодно.
Ее рука небесного Царя
Воздвигла, попранной повсюду вере
Надежное гнездилище творя;
Всю красоту и прелесть в полной мере
Собравши, привела на этот брег,
И гордость высшую в подлунной сфере.
Нигде таких не сыщешь в мире нег,
Как в дивном граде нашего рожденья, —
Кто не познал их, не поймет вовек.
И все сие от вашего сужденья
Не скрыто, ведь ваш вкус весьма высок,
Но вам перед очами загражденье
Амор воздвиг: вам в сердце огнь возжег,
Дым застил очи разума, и разум
Ложь отличить от истины не смог.
Да и не верю я лукавым фразам
Во славу мне: так их красив узор —
Я даже насладилась вашим сказом;
Но не хвалой, что я почла за вздор, —
Лесть вашу трансцендентную, что вместе
И наслажденье, и докучный сор.
Но, коль вы мне сложили столько лести,
Ужели мой родительский очаг
Хвалы не заслужил и вящей чести?
Что ж вашу мысль рассеяли вы так,
Коль было б вам куда как больше прока —
Восславить место, где столь много благ
Обрел мой дух? Вот мы, подъемля око,
Зрим солнце в каждой из небесных доль,
Но больше ценим сторону востока,
Ведь Феб, как из источника, оттоль
Лучи изводит, для земного рода
День принося в плачевную юдоль;
И я, хоть и не солнце небосвода,
Венецию, где б ни лежал мой путь,
Считаю краем моего восхода.
Коль мне польстить хотите чем-нибудь,
Венецию хвалите дорогую,
Чтоб в мой привычный дом меня вернуть.
В разлуке с ней быть рада не могу я,
Лишь чаяньем, что, коль я далека,
Отвяжетесь вы, связь найдя другую.
На то надеясь, не спешу пока
Назад — душа презрением пылает,
И злоба к вашей страсти велика!
Живущий в сердце у меня желает
Того Амор — он, верно, мстит за вас,
Презренья мне не меньше посылает.
Так иль иначе, не вернусь сейчас.




Глава 16

Нет, доблестному рыцарю невместно,
(Коль разрешите прямо, ваша честь,
Сказать о том правдиво и нелестно),
Нет, рыцарю невместно, если есть
В душе его величье, жажда славы
И алчет дух его хвалу обресть,
Оружием, припрятанным лукаво,
Разить коварно и не упреждать,
Над безоружною чинить расправу.
Тем менее такого можно ждать
Противу женщин, коих сотворила
Натура, чтоб мужчину услаждать,
В которых мало так телесной силы —
От нападенья далеки оне,
И даже для защиты нет в них пыла.
И этого достаточно вполне,
Чтоб от удара отвратить десницу,
Что в грудь нагую нож вонзила мне.
Не знаю, как сие могло случиться,
Лишь помню я, как лезвие клинка
В крови мои увидели зеницы.
Врасплох меня застали вы. Робка
Была я, неискусна в бранном деле,
А ваша длань — оружна и крепка.
На смертном долго я была пределе,
Спастись не чая, так удар был лих.
Страдало сильно сердце в те недели.
Но наконец мой горький плач утих,
И рана заросла моя, безбрежных
Исток жестоких горестей моих.
И словно бы от дрем я безмятежных
Проснулась, горькой доли избежав.
Хоть назначенье жен — в деяньях нежных,
Я выучила брань, железо сжав.
Ведь ловок женский пол совсем не мене
Мужского, меч в руке у нас не ржав.
Столь я в науке сей явила рвенья —
Меня уж больше, небесам хвала,
Ничьи не устрашат поползновенья.
Что вы мне причинили столько зла —
То ваш порок. Умение благое
Я через ваше зло приобрела.
Так мудрый положение тугое
Во благо обратит и из вреда
Извлечь сумеет нечто дорогое;
Так горькие лекарства иногда
Целят; так ради раны излеченья
Порой в железе и в огне нужда.
Сие вам не послужит во прощенье,
Напали вы не чтобы угодить.
Деянья ваши, не мои реченья,
Винят вас. Коль велит освободить
Меня от смерти небо ради чести —
Желаю честь оружьем утвердить.
Всю силу, смелость всю собравши вместе,
Вот я дерзаю вызвать вас на бой,
В моем пылает сердце пламень мести.
И коль вы мните, что не страшен мой
Вам меч, предупреждаю непритворно
(Хоть вероломны были вы со мной),
Пускай сраженье с женщиной зазорно
Для мужа сильного, однако сечь
С ней может и почет принесть бесспорно,
Коль выучены мы и держим меч:
У нас есть тоже сердце, руки, ноги,
И можем смерти мы врага обречь;
Пусть видом мы нежны — мужчины многи
Есть, что нежны, а мощь их велика,
А многие хоть грубы, да убоги.
О сем не знают женщины пока,
Но коль сойдутся с вами в грозной сече —
Сразить вас сможет женская рука!
Чтоб знали вы, что правда — эти речи,
Средь женщин первой стану я одна,
Подам пример и стану им предтеча —
Вас, чья пред всеми тяжкая вина,
Любым оружьем, кое захотите,
Хочу и чаю повалить я на
Земную твердь, радея о защите
Всех женщин, ведь вы всем им супостат,
Не мне лишь горечь из-за вашей прыти.
Вы величайших лишены услад,
Вы не вкусили сладости прелестной,
Дурной обычай ваш — исток утрат.
Ведь женская краса есть дар небесный
Для мужа благородного, зане
С ней счастлив лишь возвышенный и честный.
Но что ж моя блуждает в стороне
Мысль, рассуждая о делах Амора,
Когда я изготовилась к войне?
Вернусь к причине моего задора:
Итак, бросаю вызов вам! К борьбе
Готовьте меч и мужество, ведь скоро
Я покажу, назло мужской хвальбе,
Сколь превосходней женский пол мужского,
Вы ж нынче позаботьтесь о себе.
Я отплачу: так вас побью сурово
(За вами выбор поля), будет яр
Мой натиск, вы не ведали такого.
Вы фланговый пропустите удар,
Свалю на землю вас я, хоть отлично
Всегда сражались вы, зачинщик свар.
Вот так бывает посрамлен обычно,
Кто оскорбляет без причин — по злой
Натуре вашей, иль вам так привычно.
Что мы враждуем — вы тому виной,
А я для мести лишь вступлю в сраженье
И дабы в битве защитить покой.
Я чувствую в душе такое жженье!
Чтоб перестала душу злоба жечь —
Без промедленья — в бой! Вооруженье
Любое выбирайте: будь ваш меч —
Язык народный наш венецианский,
Какая вам — и мне — угодна речь;
Иль, коль вы пожелаете, — тосканский.
На чинный иль комический манер,
Иль в стиле, называемом педантский,
Похожем на дикарский, например, —
У вас есть в этом стиле канцонетта,
Что красотой превыше всяких мер:
Что только захотите — то иль это,
Вы можете стрелять стрелой любой,
Как и в других боях, из арбалета.
Возьмите, что по нраву вам, с собой.
Мне ж всякая из них вполне угодна,
Я все их изучила, дабы в бой
Вступить, сразиться с вами благородно.
Была в ученье я прилежна так,
Что, как по мне, все знаю я свободно.
Мои слова понять сумеет всяк:
Падете наземь, за свои нападки
Заплатите, за то, что мне вы — враг.
Но в грозной прежде чем сойдемся схватке,
Пока еще клинки не скрещены,
А только руки лишь на рукоятке,
Прошу слова, что мне посвящены,
Прочесть, те строки песни, что в начале,
Ведь все они ко мне обращены.
«Верь, уника» — вы обо мне сказали
(А имя мне — Вероника). Хула
То быть должна была, но вы едва ли
В ней преуспели, ибо лишь хвала
По словарю в том слове — «уникальна»,
И невозможно, чтоб в нем брань была.
А коль вы говорили не буквально —
Амфиболия не подходит тут,
Чтоб ваши мысли выразить вербально.
Кто знаменита, та, кого все чтут,
Кто доблестью, красой всех превозможет —
Об оной «уникальна» — общий суд.
Искусство без иронии приложит
Эпитет «уникальна» к ней, и вот
Оно ей славу и хвалу умножит.
Ведь в этом слове — слава и почет,
И в этом смысл его, а чье ученье
Иное — извращает слово тот.
И тут, синьор, не тонкости значенья,
Коль кто-нибудь, противника браня,
Использует высокие реченья.
То ль не желали вы хулить меня,
То ль врали вы бездумно и поспешно.
Не говорю я, что, меня ценя,
Хвалу вы написали, — нет, конечно.
Что вам на ум пришло, то вы раздуть
Решили, хоть пред вами я безгрешна,
В угоду, видимо, кому-нибудь.
Хоть от злоречья вашего бесславны
Лишь только вы одни, а я — ничуть.
Ведь затемнять, что истинно и явно,
Как бы пятном чернильным — так у нас
Вести себя нельзя неблагонравно;
И человек дурной свой дух подчас
Являет тем, что рад, другим подгадя:
Со мной вы поступали так не раз,
Сие легко понять и нынче, глядя,
Как высказали, вместо злой молвы,
Вы мне хвалу, моих достоинств ради...
Хоть «блудною» меня назвали вы,
То ль не такой меня вы мните, то ли
Похвал достойны те, кто таковы.
Так, сколько ни найдется доброй воли
В блудницах, благородства, красоты, —
Вы приписали мне в своем глаголе.
И в этом нет, конечно, клеветы.
Не возражу тогда, склоню в смиренье
Я голову в знак вашей правоты;
Но до конца я ваше сочиненье
Прочла, и в нем лишь на меня хула,
Не к месту, значит, эти построенья,
Намеренье мое я прервала,
И против вас все применю я силы,
Плод породив презрения и зла.
Готовьте же бумагу и чернила
И дайте знать, не мешкая ничуть,
Каким оружьем вам сражаться мило.
Вам от меня никак не улизнуть.
Ко всем я испытаниям готова,
Я в битву рвусь без промедленья, будь
Оружием обыденное слово,
Высокое ль — я всякое приму,
Ведь изучила оно я и ово.
А коль вы не ответите, пойму,
Что испугались вы весьма сурово,
Хоть кажетесь себе вы самому
Столь сильным. Пусть сомненья никакого
Не будет: предложу вам мир тотчас,
Лишь раз сразившись. Сделайте же то вы,
Что лучше и удобнее для вас.