[1871]

Когда месяц март уже вступил в свои права, дни стали по-весеннему теплыми

Этой весной я много наблюдал за облаками и паром — к примеру, над кипящим шоколадом, который в пост здесь варят по особому рецепту. Создается такое ощущение, как будто жар в муках, aestus извергал слои пара, подобно тому как кипящая вода извергает пар, покрытый тонкими водяными пленками, то есть шарики газа. Возникает, впрочем, вопрос, содержится ли в самих этих пленках газ или нет. Снаружи пленка кажется усыпанной крошечными пузырьками, отчего ее поверхность выглядит серой и зернистой. Муки, ощущаемые в пульсации волн пара, возможно, зарождаются в тот момент, когда нагретые шарики газа поднимаются под действием более постоянной силы и преодолевают сопротивление поверхности или всей толщи жидкости. Тогда есть все основания представить, что эта тонкая пленка есть что-то вроде оболочки шариков газа, а зернистой она кажется от того, что, когда газ поднимается, при соприкосновении с воздухом на ней конденсируются скопления пузырьков. — Дым от свечи подчиняется тем же законам, только наблюдаемая тонкая пленка состоит из не тронутого огнем вещества, а не из полых пузырьков. Пульсирующие муки восходящего пара похожи, в таком случае, на трепет свечи в розетке подсвечника <…>. Легчайшее дуновение может успокоить этот пульс, и тогда по поверхности стелется легкая дымка, что свидетельствует о какой-то настойчивой твердости сотрясающих пар мук. Испарения поднимаются не от какого-то конкретного места на поверхности шоколада, но единым потоком пара от всей его поверхности — как если бы вы двумя пальцами подняли в воздух салфетку, накрывавшую какой-либо предмет. Если налить шоколад в чашку, то кажется, что внешний слой восходящего потока пара образует тонкую пленку, вплотную прилегающую к стенкам чашки по всей ее окружности и заключающую пар в кольцо, — затем этот внешний слой пара медленно вытягивается, приобретая форму заостренного клобука, подобно пламени свечи, но не так равномерно и разрывая свою структуру в нескольких местах: неясно почему. Возможно, в условиях совершенного покоя окружающего воздуха он бы не разрывался, но дыхание воздуха вовлекает его в свой ток. Кажется, что окружающая пар пленка поднимается в воздух не вся разом, но отслаивается по частям, как если бы вы старались оторвать кусок ткани; затем, выпростав вперед один конец, как уголок поднятого платка, она сворачивается в длинный полый извилистый столб, словно ленточка или деревянная стружка под рубанком плотника: иногда удается заглянуть внутрь этого столбика. Поднимаясь еще выше, пар подергивается крупной рябью и отсвечивает серебром на солнце, извиваясь бесконечными кольцами и спиралями и подчиняя свою скорость мягкой, но настойчивой тяге, при этом его плавно накреняет в сторону под каким-то определенным углом, что ошеломляет и завораживает наблюдателя. — Облака, какими бы плотными они ни казались из своей высокой дали, я уверен, целиком состоят из такой же пористой пленки, либо обволакивающей все их наружное полотно, либо составляющей те крошечные ворсистые нити, которыми они набиты. Ярко-белые кучевые облака, которые носятся под шквалами ветра по ясному небу, состоят как раз из пучков таких нитей, и, если присмотреться, видно, как ветер распускает их и разрывает на волокна, тоньше, чем у любой губки, — а когда они окажутся совсем близко, так, что, кажется, до них рукой подать, ветер разорвет их в клочки, а затем и вовсе истребит (скорость, с которой это произойдет, зависит, конечно, от их размера). Возможно, эти скопления нитей в своей основе представляют граненые кристаллы или происходят из чего-то подобного. Порой более разреженные и растрепанные кучевые облака покрыты снаружи пленочной оболочкой, и можно заметить, как она перегибается по краю облака, словно какая-то далекая бровь. Облако, на котором я это наблюдал, подгонял северо-восточный ветер, оно было плотным, но без угловатости в очертаниях, цвета яичного белка, казалось, что оно растет и надувается

Кажется, что то, на что вы пристально смотрите, как будто само пристально смотрит на вас, — отсюда рождается ощущение, истинное и ложное одновременно, что природа исполнена силой красоты [instress]. Однажды в начале марта, когда из-за Кембл-Энда в небо поднимались длинные вымпелы слоистых облаков, один большой комок петлеобразной формы, не слоистой породы, но плывущий в их веренице — так медленно, что его едва можно было разглядеть, лег белой шапкой в зените и разлился по нему облачным графством. Я долго глядел на него — и из-за его высоты и прекрасных очертаний — симметрично закрученные узлы, свисающие, если память меня не подводит, с тонких стволов, как висит на деревьях листва или как расслаивается листоватый сланец, — мне было все труднее и труднее оторвать взгляд. Оно сменяло прекрасные наряды, обрастало дивными горбами, а в одном месте белая лента стала ветвиться, словно коралл. Если хотя бы изредка не освежать свои ощущения, иногда забываешь — или просто перестаешь верить в то, как глубоко в мир вчертана красота [how deep the inscape in things is]

14 марта. Утром яркое солнце, по-сорочьи пестрое небо, град. Днем задул пронизывающий ветер с<евера>; длинные дуги мягких серых туч растягивались через все небеса, как согнутые луки, и над самым горизонтом образовывали плавный энтазис, оставляя нетронутой полоску голубизны холодноватого оттенка, будто сделанную из фарфора. Длинные нервюры или распорки перекатывались через ветер как продолговатые валики, стараясь, чтобы их не захватил его ток, а сверху на них лежали тонкие травяные кончики, свешивающиеся ровной линией в уходящую перспективу, как будто клочки пара, которые свободно слетали с основных балок, влекомые ветром. На другой день снова снег. Затем, прогуливаясь по окрестностям, я набрел на ручьи, протекающие по необычайно мелкому песку; в очертаниях их заросших берегов можно было различить прямые углы, что помогало глазу собрать воедино разрозненные впечатления от еще одного пребывающего в запустении поля, открывавшегося за ручьем. По береговым откосам стлались примятые пучки высохшей травы, в которых гнездились рыхлые пятна снега. (А если вы внимательно вглядитесь в большие кучевые облака у себя над головой, вы скоро заметите, что у них есть сильно выдающиеся острые и прямые углы, как у каменной кладки, — это придает каждому облаку внушительность и слитность.) Пендл-Хилл был великолепен: на его склонах лежало снежное покрывало, которое было исчерчено пробегающими вниз канавками и вымоинами, разделяющими его на белые полосы: это выгодно оттеняло его округлость и выпуклость и подчеркивало плавный уклон длинного спуска. Однажды я уже видел такое покрывало на другом зеленом холме неподалеку, который, покрытый сусальным слоем снега и разлинованный талыми ручейками, казался похож своей чересполосицей на зебру: Пендл-Хилл словно подражал ему, но у него это выходило более изящно и в приглушенных тонах

17 марта — Утренние облака белые, словно мел или молоко, их изумительные очертания словно отлиты по лекалу мастера, влюбленного в устричные раковины. (По карандашному наброску.)

Между одиннадцатью и полуночью почувствовал подземный удар

<…>
27 апр. — Ходил смотреть аббатство Соли (цистерцианское): ничего интересного

Привел утку в состояние месмерического транса: прижал ее голову к столу и прочертил мелом белые линии по черной поверхности стола, ведя их от клюва птицы и держа мел то перпендикулярно положению прижатого клюва, то по прямой, продолжающей его линию. Как объясняют ученые, пока птица продолжает смутно ощущать сзади себя присутствие руки, сдавливавшей ее шею (как иногда в глубине пейзажа проглядывают неясные очертания), ей по-прежнему кажется, что рука пригибает ее голову книзу, и она не может распрямиться до тех пор, пока смотрит на линии, прочерченные мелом, которые для нее ассоциируются с удерживающей ее силой. Когда я поставил утку на стол, где не было нарисовано никаких линий, она сразу же выпрямила шею. Но все это настолько необъяснимо. Вероятнее всего, дело в поразительной внутренней силе [instress], которую излучает прямая белая черта

9 мая — Как незамысловато поведение облачной массы; раньше я этого не сознавал. Крупные белые брусья и балки маршировали все утро под указку с.-в. ветра. Они продолжали свой парад практически до вечера, торжественно шествуя правильными шеренгами и держась на равном расстоянии друг от друга. По форме они напоминают плоскодонные призмы, оканчивающиеся выпуклым гребнем, словно куски облачной массы сложили штабелями; по составу — легкие клочковато-слоистые снежные покровы

<…>
17 мая и далее — В последнее время мне несколько раз встречался павлин с расправленным хвостом. Форма хвоста имеет очень плавный изгиб, похожий на контуры ракушки, и птица как бы купается в собственном шлейфе. Внизу он выпячивается горбом, а наверху чуть прогибается внутрь, осеняя птицу, точно балдахин, и наконец открывается полностью уже у самых краев, где плетение начинает дробиться на отдельные перья. Когда хвост сложен, глаза на перьях правильно чередуют свое расположение, словно медальоны или выпуклые овалы романского орнамента, но когда павлин раскрывает хвост, глаза разворачиваются в беспорядочные цепочки, и тогда хвост становится менее плотным и темнеет на свету, в нем больше нет влажного атласа, присущего сложенному шлейфу, но сквозит великолепие другого рода — торжественное и выразительное, а в самом верхнем ряду обособленно держащихся глаз благодаря бахроме на краях проглядывает намек на ту же вчертанность [inscape], что присутствует в плавных очертаниях остроконечного трилистника и так легко образует гармоничный орнамент в произведениях искусства. Подняв хвост, павлин слегка потряхивает им, и это повторяется потом через некоторое время: тогда волшебный узор расплывается, а глаза, вздрогнув, выступают еще отчетливее. — Иной раз меня посещала мысль, что павлиний шлейф похож на плетеный поднос, или на зеленую корзину, или на свежеподстриженную ивовую изгородь, которая вся увешана райскими фруктами, рассеченными напополам, — нож прошел сначала сквозь золотой ворс, а затем через влажную плоть, более зеленую, чем у сливы-венгерки, или более фиолетовую, чем у винограда, — или может быть, он случайно захватил клочок или слой кожи и, пройдя насквозь через мякоть, оставил его лежать на срезе — и, наконец, в самой глубине, в сердцевине — лениво покоится крупная капля черного или пурпурного масла

В Духов день (29 мая) отправился в Престон посмотреть праздничное шествие. В нем не было ничего особенного, но вид этих людей тронул меня. Шествие еще только начиналось, когда пришли вести об убийстве заложников Парижской коммуной при входе в Париж правительственных войск — 64 человека, включая архиепископа <Дарбуа>, м<онсе>н<ьо>ра Маре — епископа Сурского, кюре из церкви Мадлен и отца Оливена, с которым были еще четыре отца из нашего ордена. Это произошло в то же самое время, когда горел Тюильри и другие общественные здания.