Временами я думал, что Лин – это Игорь, а я – Северянин,
но сейчас поняла, что мадам Хеджинян – это я

Мир хижинам, Lyn Hejinian

** Мгновение жолто… правильней было бы именно так начинать теперь всякую речь, обращенную к памяти, если бы не внезапно побагровевшее будущее. Институт цвета Pantone назвал цветом две тысячи двадцать третьего года оттенок Viva Magenta. О, миа Вита. Если слов больше двух, говори вслух, но не будет ли это звучать оправданием одиночества. Конечно же, одиночество было ключевым компаньоном, но нуждается более в предисловии, чем в оправдании. «Это не жизнь», сказал я Аркадию, передавая в назначенный день рукопись Моей Жизни в том еще состоянии. «Лучше не скажешь», ответил Аркадий по телефону сутки спустя. Я не умел должным образом распоряжаться чужими мнениями, но в этой жизни нет ничего почти невозможного. Возможности распоряжаться своим.

*** От колеса избавилась фортуна, внезапно досталось и мне, ведь именно там, в теперешнем некогда мае, я буквально наткнулся на белого воробья, воробья-альбиноса. Не скворца, не синицу, не снегиря, не ворону, тем более, воробья-альбиноса, на разлапистой ветке, в мелком кустарнике, возле самого дома, прямо под окнами, как-то под вечер, по дороге домой. Мгновение я наблюдал белоснежные воробьиные всполохи и разглядел эту птичку также отчетливо, как и себя. И все же спугнул, неуклюже пытаясь достать свою камеру из рюкзака за спиной, в надежде пощелкать. Лин назвала бы это «счастливой случайностью», имея ввиду саму эту вспышку, неудавшийся снимок и скандинавское древнее happ (happily, haply…).

**** В общем-то, вот. Это не было для Аркадия предельным высказыванием, но частным, конечно же, было. Именно эти слова я запомнил достаточно четко на фоне той повседневной весенней размытости и нынешней многолетней подавности. Эти слова я услышал, когда он передал мне свою машинопись для неучтенного номера журнала «Часы» или, вернее всего, «Вестника Свободного Университета» (не иначе как ВСУ), наделенного, как оказалось, всеми правами распавшейся, но не пропавшей, а контрнаступающей рукописи. В общем-то, вот. Именно эти слова лет десять спустя произнес в мой адрес Аркадий, вручая дарственный покетбук My Life, Lyn Hejinian. Тот самый случай, когда сразу не выговоришь, Бартлби, or not Бартлби. Она могла лишь слегка пожать плечами. Но уже через пару недель мне стало понятно, что жизнь моя больше не будет прежней. Передав эту книгу, Аркадий попал апельсином прямо мне в яблочко.

***** Стоп!Machine. Так назывался художественный, некультурный журнал, где проходила моя артподготовка. У руля той машины, где всякое «я» становилось площадкой временно воспринимаемой разноголосицы. На стоянке авто лирического письма заводились все остальные, и слоган the mess is the message был не единственным. Правила пользования ленинградским ордена Ленина метрополитеном имени Ленина превращались в рассказ, где нарушитель именовался Григорием, а правильный пассажир Константином, все остальное вращалось дословно. Проходя через PROMT, для раздела machine!перевода, предложения сами опознавали себя, хордовые, беспозвоночные. Первые насмерть стояли на исконно-посконном, последние непринужденно меняли исподнее. Отвори, отвари, отрави, оторви потихоньку калитку. Damp words chalk, согласилась с Аркадием Лин, но по-своему. Сквозные «о» Маасдама, расстрелянного в подъезде буквально. Letters' cheese swept из Иванова детства.

****** Казалось, мы только начали, но мы уже там. Однако меня до сих пор беспокоит отчужденность названия. Конечно же, я не раз набирал на кириллице эту пару вменяемых слов, нажимая нужные клавиши, но присваивать до сих пор не случалось. * Anxiety is vigilant * тревога не дремлет * la angustia está en alerta * возбуждение бдительно * l’ansia è vigile. Первый фрагмент был размещен в Стоп!Machine в конце весны 2005 года, с тех пор жизнерадостность моей жизнедеятельности не прекращалась, да и сам ритуал не соответствовал work in progress, ибо я с превеликим, но рабским, трудом называю это работой, а в жизни каков прогресс. В утробах троянских коней пасутся троянские кони. И пусть окинет себя каменным взором тот, кто назовет этот текст переводом. Что за почтовые аберрации, заполошные голуби. Опираясь на глобус, я видел, как они там росли, на той стороне, вверх словами, и то небо сырое, которое затем подсыхает, возвышаясь слегка и светлея, и отвесные отмели по направлению к Западу. Русские буквы напоминали ей ветки, верхний предел деревьев. Четыре черненьких чумазеньких чертенка ежевечерне учили Черни.

******* Единожды в мае, лет десять назад, один знатный редактор волюнтаристским образом взял на себя роль моего волонтера и помимо пространного прочего посоветовал свериться с Бремом по поводу стаи галок, галдевших в верхушках раскачивающихся деревьев… Веришь-не-веришь, но я до сих пор не уверен, садятся ли галки на дерево, но точно знаю, галки галдят, ибо знание ‒ стимул, вывернутый Лин наизнанку. Птицам – цветы, пчелам – ягоды. Моя переписка с Лин все же имела в классическом смысле время и место, но действенной не оказалась. В какой-то момент Аркадий, как предполагалось тогда, непреклонный в делах, сообщил, что Лин уже ждет от меня писем с вопросами, и кинул имейл на gmail. Тщательно сформулированное мною недоумение было отвергнуто неукоснительным «так положено», впрочем, «так принято». В ответ на несвойственный мне вопрос, ибо тогда меня целиком занимали события языковой достоверности, от Лин я узнал, что Shoot Pop – музыкальная композиция, сочиненная Ларри для Rova Saxophone Quartet, где Ларри играл далеко не последнюю скрипку на нескольких разновидностях саксофона, включая тенор, сопрано и сопранино. Ты имел в виду струны или же струи. Купаж или коллаж. Контекст ‒ это шанс, занимающий время.

******** Приводить в восхищение следует, не приходя в него. Язык поэзии, слетающий с языка бесподобной Лин, тот самый язык исследования, где inquiry – экспертиза с изыском, попытка познать, сам факт дознания. Приходилось и вопрошать, и допрашивать, но теперь не терпится не объяснять этот r=u=s=l=a=n=g=u=a=g=e. Ее жизнь не покажется мне безупречной, пока я не спрячу как следует весь ее инструментарий. Казалось, любая фраза My Life – в определенном смысле история, афоризм, моностих, мини-поэма. Сорок пять раз по сорок пять фраз, обусловленных сотнями притязательных связей, кристаллографических, альвеолярных, лиственных, волновых, акварельных и клавишных, струнных и струйных, сетчатых и, случалось, авосьчатых. Оборотная сторона моей жизни представляла собой ежедневные процедуры причесывания, где всякий взволнованный гребешок приводит к новой прическе. Фуфайка, штормовка, толстовка, но худи, боди, тату. На месте рождения этих слов я была местной. Был и есть только один день, именно с ним мы всю жизнь выстраиваем отношения.

********* Май Лин – колыбельщица как минимум трех революций, лингво-, эго- и мета-. Малиновка предъявляет свою марсианскую грудь и бойцовскую стойку, малиновка ‒ неумолимая птица. И где тут тот ключ. Тригонометрия дерева трепетна, мета- в уме, неотвратимое описание. Треволнительна дисциплина ее предложений, предвосхищаемых выучкой слов, соотнесенность как будто случайна. Ей продолжать не хотелось. Но так, чтоб остаться. Царевна-шиповник. Случались повторные тернии, кое-что на бумаге – Рон Силлиман, Барри Уоттен, Майкл Дэвидсон, Розмари Уолдроп, Майкл Палмер, Тед Пирсон, Боб Перельман, Карла Гарриман, Том Мандель ‒ факты дознания, протокольные акты LangPo, процессы, дела и финальные версии, яркие, без вариантов. Неизменное целое, превосходящее свой арсенал, но вечно незавершенное, стало жизнью, но не затронет другой. Что вроде бы не означает зависнуть в зависимости. Хотя кто еще скажет, что собирается прыгнуть в бассейн, чтобы ударить девушку. И что такое грязная ложь, если не чистая правда?

********** Существуют глубоководные рыбы и свисающие огни. Течет Миссисипи и Мистерсипи. Они называли ее отца либералом и пьяницей, розовым и леваком, но Лин назвала его Pinko. Домен Ее Жизни, хостинг, простейшая CMS – все что нужно для поддержания мимолетности доз этих сил, вида, сезона, облика, расы, локации, пола. Во что зарывается текущая убедительность? Исправно исправляя исправленное, сохраняя узор, этот воздух, проколы, прогулы. Нелегко оторваться от движущейся воды, от исцеляющего костра, в котором спалил одежду. Сравнивать яблоки с апельсинами ‒ это не сюрреализм, в этом весь кукиш ее кокетства. Жизнь дается человеку на всю жизнь, повторяю это снова и снова. Невзрачное слово становится материальным, искажается до неузнаваемости и выпадает словно в осадок под влиянием чутких, но неощущаемых изменений, наподобие завершивших свой путь передвижников. Дано мне дело, что мне делать с ним?

*********** Случайный закат отражается в окнах и отправляясь в ночное мой Шаолинь говорит мне не фразами, а зазубринами. О, май Лин, с кем я теперь? С кем ты сейчас? Путешествуешь ли с дикими гусями на юг или на север с впадающей в детство Кагерой вольно и плавно мчишь сквозь леса и горы полные воды свои. Всего-то и надо приткнуть времечко к месту. Когда-нибудь придется отчалить с корабля современности в поисках потопившего воздухоплаватель хлебника. Но сегодня сдается мне, что сдающие карты сдаются, и линялый линолеум там, где отец мой стоял на нижней площадке лестницы, стройней и моложе, чем во время отъезда, будет багряным. Такие места называют приливами крови, а где существуют границы – там виляет язык. Григорий, ты пойман, говорит Константин. Человек-белок, твое солнце скворчит, что осталось в твоей скорлупе? Объяви мир войне на правах льва. Огнегривого льва. Поэтическое животное. Что ты теряешь кроме своих корней, что ты ломаешь, кроме своих ветвей, что ты сжигаешь, кроме своей листвы – все листья травы.