Манускрипт публикатора
Чтобы побольше рассказать о готовящемся романе Джеймса Хогга «Тайная исповедь и мемуары оправданного грешника» в преддверии «Дня Носорога», мы поговорили с филологом и преподавателем РУДН Юрием Куликовым об этом странном тексте, его рецепции, атмосфере пессимизма и о праведниках в завоёванной Шотландии.
Руслан Комадей: Какое место занимает роман Хогга в шотландской литературе первой четверти 19-го века?
Юрий Куликов: Двойственное. С одной стороны, историй о грешниках самого разного рода тогда много писалось по всей Европе, не только в Шотландии: вспомним байроновского Манфреда или брата Медарда из «Эликсиров Сатаны» Гофмана. Грешники при этом по заветам романтизма должны были быть не обыкновенными преступниками, а трагическими, мятущимися натурами – и, как и главный герой «Исповеди», обязательно стремились максимально полно продемонстрировать читателям глубину своего падения. В то же время точность психологического анализа и общий пессимизм по отношению к человечеству безусловно отличал книгу Хогга от многочисленных страшилок, наводнивших тогда прилавки.
РК: Как устроен роман Хогга и повлияла ли необычность его структуры на реакцию современников?
ЮК: Композиция книги может несколько озадачить современного неподготовленного читателя. Дело в том, что Хогг на протяжении всей книги делает вид, что он всего лишь издатель случайно попавшей к нему рукописи. Как следствие, книга распадается на три части: вступление «издателя», саму исповедь и небольшое послесловие, якобы призванное прояснить, как манускрипт оказался у публикатора. Вступление и основной текст по сути рассказывают об одних и тех же событиях, но с разных сторон – там, где главный герой пытается оправдать свои злодеяния, издатель без колебаний его осуждает. Для современников, однако, всё это было вполне привычно, потому что документальными, невыдуманными повествованиями притворялись и «Новая Элоиза» Руссо, и «Мельмот Скиталец» Метьюрина – и даже «Путешествия Гулливера». «Исповедь», разумеется, устроена непросто – но сложна только по нашим примитивным меркам. Что удивляло и отвращало в этом романе людей XIX столетия, так это не форма, а ощущение глубокой безысходности, которой он пронизан.
РК: Для чего Хогг помещает действие романа жду концом 17 века и началом 18 века?
ЮК: Рубеж XVII-XVIII века – ключевой период в истории Шотландии. В первую очередь, это время окончательной утраты национальной независимости – в 1707-м было объявлено о слиянии Англии и Шотландии, а в 1715-м англичане разгромили восстание горцев, имевшее своей целью восстановить на престоле династию Стюартов. Что ещё важнее, это эпоха борьбы между более умеренной англиканской церковью и радикальной пресвитерианской. Что руководит нашими поступками: божественное предопределение или личный выбор? Что значит быть праведником? Что значит быть праведником в завоёванной стране? Ответы на эти вопросы на рубеже веков искал не один Роберт Рингим – их искало (а найденные ответы готово было защищать с оружием в руках) всё шотландское общество.
РК: Почему Хогг не решился печатать роман под своим именем?
ЮК: К моменту выхода книги Хоггу было уже за пятьдесят, и он пользовался если не славой, то по крайней мере репутацией крепкого профессионала – поэта на сельские темы и очеркиста, работавшего в лучших журналах страны. Даже к этому скромному успеху ему пришлось идти несколько десятилетий, ведь сам он происходил из семьи разорившегося фермера, не имевшего ничего общего со словесностью. Опубликовать роман, столько резко, если не сказать, скандально, отличавшийся от всего сделанного им в литературе прежде, значило поставить на кон результаты тяжелейшего труда, тем более что в книге недвусмысленно критиковались догматы пресвитерианства, ведущей религиозной силы той поры. Хогг просто здраво оценивал риски – в случае провала он терял деньги и время, зато в случае успеха приобретал тысячи врагов.
РК: Как изменялась рецепция романа со временем?
ЮК: «Исповедь» не осталась совсем незамеченной и получила скорее доброжелательные отзывы критиков, но тираж (1000 экземпляров) не удалось распродать и за четыре года. При жизни автора она больше не переиздавалась и, казалось, была обречена на забвение вместе с самим Хоггом, которого в лучшем случае упоминали в качестве примера таланта, сумевшего преодолеть сложные обстоятельства. Перелом в восприятии книги произошёл в эпоху модернизма, когда на роман обратил внимание французский писатель Андре Жид. В ХХ веке в Хогге стали видеть не эпигона романтиков, а предшественника Достоевского и других великих психологистов. Из текста забытого «Исповедь» быстро стала текстом каноническим — пусть этот канон и выглядит несколько подпольно.
Юрий Куликов: Двойственное. С одной стороны, историй о грешниках самого разного рода тогда много писалось по всей Европе, не только в Шотландии: вспомним байроновского Манфреда или брата Медарда из «Эликсиров Сатаны» Гофмана. Грешники при этом по заветам романтизма должны были быть не обыкновенными преступниками, а трагическими, мятущимися натурами – и, как и главный герой «Исповеди», обязательно стремились максимально полно продемонстрировать читателям глубину своего падения. В то же время точность психологического анализа и общий пессимизм по отношению к человечеству безусловно отличал книгу Хогга от многочисленных страшилок, наводнивших тогда прилавки.
РК: Как устроен роман Хогга и повлияла ли необычность его структуры на реакцию современников?
ЮК: Композиция книги может несколько озадачить современного неподготовленного читателя. Дело в том, что Хогг на протяжении всей книги делает вид, что он всего лишь издатель случайно попавшей к нему рукописи. Как следствие, книга распадается на три части: вступление «издателя», саму исповедь и небольшое послесловие, якобы призванное прояснить, как манускрипт оказался у публикатора. Вступление и основной текст по сути рассказывают об одних и тех же событиях, но с разных сторон – там, где главный герой пытается оправдать свои злодеяния, издатель без колебаний его осуждает. Для современников, однако, всё это было вполне привычно, потому что документальными, невыдуманными повествованиями притворялись и «Новая Элоиза» Руссо, и «Мельмот Скиталец» Метьюрина – и даже «Путешествия Гулливера». «Исповедь», разумеется, устроена непросто – но сложна только по нашим примитивным меркам. Что удивляло и отвращало в этом романе людей XIX столетия, так это не форма, а ощущение глубокой безысходности, которой он пронизан.
РК: Для чего Хогг помещает действие романа жду концом 17 века и началом 18 века?
ЮК: Рубеж XVII-XVIII века – ключевой период в истории Шотландии. В первую очередь, это время окончательной утраты национальной независимости – в 1707-м было объявлено о слиянии Англии и Шотландии, а в 1715-м англичане разгромили восстание горцев, имевшее своей целью восстановить на престоле династию Стюартов. Что ещё важнее, это эпоха борьбы между более умеренной англиканской церковью и радикальной пресвитерианской. Что руководит нашими поступками: божественное предопределение или личный выбор? Что значит быть праведником? Что значит быть праведником в завоёванной стране? Ответы на эти вопросы на рубеже веков искал не один Роберт Рингим – их искало (а найденные ответы готово было защищать с оружием в руках) всё шотландское общество.
РК: Почему Хогг не решился печатать роман под своим именем?
ЮК: К моменту выхода книги Хоггу было уже за пятьдесят, и он пользовался если не славой, то по крайней мере репутацией крепкого профессионала – поэта на сельские темы и очеркиста, работавшего в лучших журналах страны. Даже к этому скромному успеху ему пришлось идти несколько десятилетий, ведь сам он происходил из семьи разорившегося фермера, не имевшего ничего общего со словесностью. Опубликовать роман, столько резко, если не сказать, скандально, отличавшийся от всего сделанного им в литературе прежде, значило поставить на кон результаты тяжелейшего труда, тем более что в книге недвусмысленно критиковались догматы пресвитерианства, ведущей религиозной силы той поры. Хогг просто здраво оценивал риски – в случае провала он терял деньги и время, зато в случае успеха приобретал тысячи врагов.
РК: Как изменялась рецепция романа со временем?
ЮК: «Исповедь» не осталась совсем незамеченной и получила скорее доброжелательные отзывы критиков, но тираж (1000 экземпляров) не удалось распродать и за четыре года. При жизни автора она больше не переиздавалась и, казалось, была обречена на забвение вместе с самим Хоггом, которого в лучшем случае упоминали в качестве примера таланта, сумевшего преодолеть сложные обстоятельства. Перелом в восприятии книги произошёл в эпоху модернизма, когда на роман обратил внимание французский писатель Андре Жид. В ХХ веке в Хогге стали видеть не эпигона романтиков, а предшественника Достоевского и других великих психологистов. Из текста забытого «Исповедь» быстро стала текстом каноническим — пусть этот канон и выглядит несколько подпольно.
вас может заинтересовать
Манускрипт публикатора
Чтобы побольше рассказать о готовящемся романе Джеймса Хогга «Тайная исповедь и мемуары оправданного грешника» в преддверии «Дня Носорога», мы поговорили с филологом и преподавателем РУДН Юрием Куликовым об этом странном тексте, его рецепции, атмосфере пессимизма и о праведниках в завоёванной Шотландии.
Руслан Комадей: Какое место занимает роман Хогга в шотландской литературе первой четверти 19-го века?
Юрий Куликов: Двойственное. С одной стороны, историй о грешниках самого разного рода тогда много писалось по всей Европе, не только в Шотландии: вспомним байроновского Манфреда или брата Медарда из «Эликсиров Сатаны» Гофмана. Грешники при этом по заветам романтизма должны были быть не обыкновенными преступниками, а трагическими, мятущимися натурами – и, как и главный герой «Исповеди», обязательно стремились максимально полно продемонстрировать читателям глубину своего падения. В то же время точность психологического анализа и общий пессимизм по отношению к человечеству безусловно отличал книгу Хогга от многочисленных страшилок, наводнивших тогда прилавки.
РК: Как устроен роман Хогга и повлияла ли необычность его структуры на реакцию современников?
ЮК: Композиция книги может несколько озадачить современного неподготовленного читателя. Дело в том, что Хогг на протяжении всей книги делает вид, что он всего лишь издатель случайно попавшей к нему рукописи. Как следствие, книга распадается на три части: вступление «издателя», саму исповедь и небольшое послесловие, якобы призванное прояснить, как манускрипт оказался у публикатора. Вступление и основной текст по сути рассказывают об одних и тех же событиях, но с разных сторон – там, где главный герой пытается оправдать свои злодеяния, издатель без колебаний его осуждает. Для современников, однако, всё это было вполне привычно, потому что документальными, невыдуманными повествованиями притворялись и «Новая Элоиза» Руссо, и «Мельмот Скиталец» Метьюрина – и даже «Путешествия Гулливера». «Исповедь», разумеется, устроена непросто – но сложна только по нашим примитивным меркам. Что удивляло и отвращало в этом романе людей XIX столетия, так это не форма, а ощущение глубокой безысходности, которой он пронизан.
РК: Для чего Хогг помещает действие романа жду концом 17 века и началом 18 века?
ЮК: Рубеж XVII-XVIII века – ключевой период в истории Шотландии. В первую очередь, это время окончательной утраты национальной независимости – в 1707-м было объявлено о слиянии Англии и Шотландии, а в 1715-м англичане разгромили восстание горцев, имевшее своей целью восстановить на престоле династию Стюартов. Что ещё важнее, это эпоха борьбы между более умеренной англиканской церковью и радикальной пресвитерианской. Что руководит нашими поступками: божественное предопределение или личный выбор? Что значит быть праведником? Что значит быть праведником в завоёванной стране? Ответы на эти вопросы на рубеже веков искал не один Роберт Рингим – их искало (а найденные ответы готово было защищать с оружием в руках) всё шотландское общество.
РК: Почему Хогг не решился печатать роман под своим именем?
ЮК: К моменту выхода книги Хоггу было уже за пятьдесят, и он пользовался если не славой, то по крайней мере репутацией крепкого профессионала – поэта на сельские темы и очеркиста, работавшего в лучших журналах страны. Даже к этому скромному успеху ему пришлось идти несколько десятилетий, ведь сам он происходил из семьи разорившегося фермера, не имевшего ничего общего со словесностью. Опубликовать роман, столько резко, если не сказать, скандально, отличавшийся от всего сделанного им в литературе прежде, значило поставить на кон результаты тяжелейшего труда, тем более что в книге недвусмысленно критиковались догматы пресвитерианства, ведущей религиозной силы той поры. Хогг просто здраво оценивал риски – в случае провала он терял деньги и время, зато в случае успеха приобретал тысячи врагов.
РК: Как изменялась рецепция романа со временем?
ЮК: «Исповедь» не осталась совсем незамеченной и получила скорее доброжелательные отзывы критиков, но тираж (1000 экземпляров) не удалось распродать и за четыре года. При жизни автора она больше не переиздавалась и, казалось, была обречена на забвение вместе с самим Хоггом, которого в лучшем случае упоминали в качестве примера таланта, сумевшего преодолеть сложные обстоятельства. Перелом в восприятии книги произошёл в эпоху модернизма, когда на роман обратил внимание французский писатель Андре Жид. В ХХ веке в Хогге стали видеть не эпигона романтиков, а предшественника Достоевского и других великих психологистов. Из текста забытого «Исповедь» быстро стала текстом каноническим — пусть этот канон и выглядит несколько подпольно.
Юрий Куликов: Двойственное. С одной стороны, историй о грешниках самого разного рода тогда много писалось по всей Европе, не только в Шотландии: вспомним байроновского Манфреда или брата Медарда из «Эликсиров Сатаны» Гофмана. Грешники при этом по заветам романтизма должны были быть не обыкновенными преступниками, а трагическими, мятущимися натурами – и, как и главный герой «Исповеди», обязательно стремились максимально полно продемонстрировать читателям глубину своего падения. В то же время точность психологического анализа и общий пессимизм по отношению к человечеству безусловно отличал книгу Хогга от многочисленных страшилок, наводнивших тогда прилавки.
РК: Как устроен роман Хогга и повлияла ли необычность его структуры на реакцию современников?
ЮК: Композиция книги может несколько озадачить современного неподготовленного читателя. Дело в том, что Хогг на протяжении всей книги делает вид, что он всего лишь издатель случайно попавшей к нему рукописи. Как следствие, книга распадается на три части: вступление «издателя», саму исповедь и небольшое послесловие, якобы призванное прояснить, как манускрипт оказался у публикатора. Вступление и основной текст по сути рассказывают об одних и тех же событиях, но с разных сторон – там, где главный герой пытается оправдать свои злодеяния, издатель без колебаний его осуждает. Для современников, однако, всё это было вполне привычно, потому что документальными, невыдуманными повествованиями притворялись и «Новая Элоиза» Руссо, и «Мельмот Скиталец» Метьюрина – и даже «Путешествия Гулливера». «Исповедь», разумеется, устроена непросто – но сложна только по нашим примитивным меркам. Что удивляло и отвращало в этом романе людей XIX столетия, так это не форма, а ощущение глубокой безысходности, которой он пронизан.
РК: Для чего Хогг помещает действие романа жду концом 17 века и началом 18 века?
ЮК: Рубеж XVII-XVIII века – ключевой период в истории Шотландии. В первую очередь, это время окончательной утраты национальной независимости – в 1707-м было объявлено о слиянии Англии и Шотландии, а в 1715-м англичане разгромили восстание горцев, имевшее своей целью восстановить на престоле династию Стюартов. Что ещё важнее, это эпоха борьбы между более умеренной англиканской церковью и радикальной пресвитерианской. Что руководит нашими поступками: божественное предопределение или личный выбор? Что значит быть праведником? Что значит быть праведником в завоёванной стране? Ответы на эти вопросы на рубеже веков искал не один Роберт Рингим – их искало (а найденные ответы готово было защищать с оружием в руках) всё шотландское общество.
РК: Почему Хогг не решился печатать роман под своим именем?
ЮК: К моменту выхода книги Хоггу было уже за пятьдесят, и он пользовался если не славой, то по крайней мере репутацией крепкого профессионала – поэта на сельские темы и очеркиста, работавшего в лучших журналах страны. Даже к этому скромному успеху ему пришлось идти несколько десятилетий, ведь сам он происходил из семьи разорившегося фермера, не имевшего ничего общего со словесностью. Опубликовать роман, столько резко, если не сказать, скандально, отличавшийся от всего сделанного им в литературе прежде, значило поставить на кон результаты тяжелейшего труда, тем более что в книге недвусмысленно критиковались догматы пресвитерианства, ведущей религиозной силы той поры. Хогг просто здраво оценивал риски – в случае провала он терял деньги и время, зато в случае успеха приобретал тысячи врагов.
РК: Как изменялась рецепция романа со временем?
ЮК: «Исповедь» не осталась совсем незамеченной и получила скорее доброжелательные отзывы критиков, но тираж (1000 экземпляров) не удалось распродать и за четыре года. При жизни автора она больше не переиздавалась и, казалось, была обречена на забвение вместе с самим Хоггом, которого в лучшем случае упоминали в качестве примера таланта, сумевшего преодолеть сложные обстоятельства. Перелом в восприятии книги произошёл в эпоху модернизма, когда на роман обратил внимание французский писатель Андре Жид. В ХХ веке в Хогге стали видеть не эпигона романтиков, а предшественника Достоевского и других великих психологистов. Из текста забытого «Исповедь» быстро стала текстом каноническим — пусть этот канон и выглядит несколько подпольно.
вас может заинтересовать