Книги, которые нельзя не издать
Мы продолжаем разговоры с российскими независимыми издателями. Следующая собеседница — Ирина Кравцова, главный редактор важнейшего петербургского издательства Ивана Лимбаха, которое в последние два года выпустило книги, рефлексирующие происходящее.
Катя Морозова: У меня есть большое желание назвать вас самой смелой книгоиздательницей последних двух лет. Согласитесь ли вы с такой характеристикой?
Ирина Кравцова: Благодарю вас, Катя, но все же судить об этом можно только со стороны. Изнутри то, что я делаю, не воспринимается как смелость, потому что, на мой взгляд, мы в издательстве делаем то же, что и всегда: выбираем к изданию вещи, которые мало кто готов издавать или не сделает никто вообще (да, наша экономика при этом продолжает страдать), стараемся прививать разные разности к нашему литературному «дичку», чтобы вывести новый сорт письма, побудить к новому способу мышления, пробудить любопытство к новому.
Конечно, то, что происходит на протяжении последних двух лет, не может не вызывать желания сопротивляться. Поэтому мы издали и «Поэзию последнего времени» — самую полную хронику первого полугодия 2022-го, и книгу Алексея Порвина, и «Свидетельства обитания» Дениса Безносова, и «Дневник конца света» Натальи Ключаревой. Продолжили антифашистскую тему, которую представляем через автобиографии и дневники той поры, ведь именно личный опыт противодействия злу производит наиболее сильный эффект. Кроме «Дневника отчаявшегося» Река-Маллечевена, скоро издадим «Одураченных» Фридриха Кельнера и «Военный дневник» Юзефа Чапского.
К слову сказать, о сопротивлении наступающей тьме я говорила еще в 2015-м, когда получала премию Андрея Белого. Тогда это вызвало недоумение в узком круге петербургско-московских литераторов. Мне же отчетливо виделось, что исторические уроки не усвоены (события 2011–2012 гг. это показали), хотелось представить другие возможности, другой опыт. Отсюда, к примеру, наш интерес к потрясающей фигуре Ежи Гедройца (вообще к кругу журнала «Культура»), который, находясь в эмиграции, всего с несколькими соратниками издавал два журнала с широчайшим интеллектуальным влиянием и тем самым подготовил грандиозные исторические перемены в Польше. Все важнейшие польские писатели XX века (все — эмигранты) были выпестованы Гедройцем, его называли Редактором Милош и Гомбрович, Герлинг-Грудзинский и Анджей Бобковский. Важнейшие их книги мы постарались напечатать, как и книги советских диссидентов: Сергея Григорьянца, Феликса Светова, Томаса Венцловы.
Ирина Кравцова: Благодарю вас, Катя, но все же судить об этом можно только со стороны. Изнутри то, что я делаю, не воспринимается как смелость, потому что, на мой взгляд, мы в издательстве делаем то же, что и всегда: выбираем к изданию вещи, которые мало кто готов издавать или не сделает никто вообще (да, наша экономика при этом продолжает страдать), стараемся прививать разные разности к нашему литературному «дичку», чтобы вывести новый сорт письма, побудить к новому способу мышления, пробудить любопытство к новому.
Конечно, то, что происходит на протяжении последних двух лет, не может не вызывать желания сопротивляться. Поэтому мы издали и «Поэзию последнего времени» — самую полную хронику первого полугодия 2022-го, и книгу Алексея Порвина, и «Свидетельства обитания» Дениса Безносова, и «Дневник конца света» Натальи Ключаревой. Продолжили антифашистскую тему, которую представляем через автобиографии и дневники той поры, ведь именно личный опыт противодействия злу производит наиболее сильный эффект. Кроме «Дневника отчаявшегося» Река-Маллечевена, скоро издадим «Одураченных» Фридриха Кельнера и «Военный дневник» Юзефа Чапского.
К слову сказать, о сопротивлении наступающей тьме я говорила еще в 2015-м, когда получала премию Андрея Белого. Тогда это вызвало недоумение в узком круге петербургско-московских литераторов. Мне же отчетливо виделось, что исторические уроки не усвоены (события 2011–2012 гг. это показали), хотелось представить другие возможности, другой опыт. Отсюда, к примеру, наш интерес к потрясающей фигуре Ежи Гедройца (вообще к кругу журнала «Культура»), который, находясь в эмиграции, всего с несколькими соратниками издавал два журнала с широчайшим интеллектуальным влиянием и тем самым подготовил грандиозные исторические перемены в Польше. Все важнейшие польские писатели XX века (все — эмигранты) были выпестованы Гедройцем, его называли Редактором Милош и Гомбрович, Герлинг-Грудзинский и Анджей Бобковский. Важнейшие их книги мы постарались напечатать, как и книги советских диссидентов: Сергея Григорьянца, Феликса Светова, Томаса Венцловы.
«Поэзия последнего времени. Хроника». Фотография книжного магазина «Подписные издания»
КМ: Давайте вернемся (немного) назад. Расскажите о самых значимых эпизодах в истории издательства. Как вы искали и находили свой стиль, образ?
ИК: Этому способствовали замечательные люди, с которыми довелось кое-что сделать вместе еще в стенах Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Его коллекция формировалась при моем участии, а первые научные конференции и издание сборников статей происходили на моих глазах. Знакомство с выдающимися филологами: В. Н. Топоровым, Т. В. Цивьян, М. Л. Гаспаровым, С. С. Аверинцевым, Г. А. Левинтоном, Р. Д. Тименчиком — и научная работа в архивах задали высокую планку филологических и книжных публикаций, которую я стараюсь держать в Издательстве Ивана Лимбаха. Это относится и к качеству подготовки текстов, и к художественному оформлению наших книг. Книжной культуре довелось поучиться у Давида и Сергея Плаксиных, Василия Бертельса, Андрея Бондаренко.
Чуть позже произошло настоящее чудо: появился молодой художник Ник Теплов, в диалоге с которым, собственно, и сформировался образ издательства, упрочилась его узнаваемость. Разнообразие художнических интересов и чуткость к тексту, над которым предстоит работать, позволяют Нику не повторяться и одновременно поддерживать стилевое единство.
Еще один человек, без которого образ издательства был бы другим, — Борис Владимирович Дубин. Разносторонне образованный, соединявший работу социолога и многогранную культурную работу (как это ему удавалось, останется загадкой), переводивший с нескольких языков (перевел почти всего Борхеса, Хосе Лесаму Лиму, Чеслава Милоша, Ива Бонфуа, Филиппа Жакоте и многих других) Борис Владимирович писал комментарии, сопроводительные статьи, рецензии, участвовал в презентациях, конференциях, осуществил множество первых публикаций неизвестных тогда в России авторов (Сьюзен Зонтаг, Эмиля Чорана, Джорджо Агамбена, Октавио Паса и др.) в надежде заинтересовать этими именами издателей. Именно Дубин составил для нашего издательства список переводов зарубежной литературы, в который вошли Маргерит Юрсенар, Жорж Перек, Витольд Гомбрович etc. Именно Дубин познакомил меня с лучшими переводчиками с нескольких языков, и первое масштабное переводное издание, трехтомник Юрсенар, стал для нас настоящей школой работы над переводами. В нем принимали участие более десяти переводчиков, и благодаря этому многое стало понятно в этой сложнейшей работе. Не могу не вспомнить здесь о чудесной Юлиане Яковлевне Яхниной: при републикации в трехтомнике романа «Философский камень» она, имея высочайший профессиональный статус, не побоялась изменить название последней главы: «Смерть Зенона» превратилась в «Конец Зенона».
Оглядываясь на свою работу, вижу, что многое в ней произросло из нескольких первоначальных импульсов: интереса к неофициальной культуре, пропущенным авторам Серебряного века, из ощущения необходимости издания на русском языке важнейших европейских авторов, без которых наше представление о культуре Европы не могло быть полным, без которых русский язык и русская мысль не получили бы необходимого импульса к обновлению. Продолжая начатое почти 30 лет назад, остаюсь ему верной сквозь кажущуюся порой неверность.
КМ: Какие из изданных в последние годы книг для вас лично являются самыми знаковыми, в полной мере представляющими издательство?
ИК: Это очень разные книги. Прежде всего, авторства Олега Юрьева: сборники эссе и «Неизвестные письма», изданные при его жизни, «Ленинградская хрестоматия» и два тома стихов, вышедших посмертно. Олег был ярким представителем «второй культуры», много сделавшим для ее осмысления, показавшим ее органичную связь с литераторами 1920–1930-х годов, маргинальных для своего времени и вызвавших широкий интерес через полвека после своей смерти. Поэзия Юрьева чрезвычайно важна для современных поэтов — есть книга, в которой они об этом рассказывают. Его работа с языком, владение различными стилистическими регистрами вызывает у меня священный трепет.
Назову и два издания Бориса Владимировича Дубина, оба посмертные: «Люди и книги» и сборник его интервью «Смысловая вертикаль жизни». Это драгоценное собрание текстов, совершенно пока не прочитанных в должной мере, в которых представлена симптоматика существования культуры в XX — начале XXI века, ее болевые точки и возможные точки роста.
Одна из важнейших работ — четыре тома «Тетрадей» Симоны Вейль и сборник статей и писем 1934–1943 гг. Главная тема ее философских размышлений — моральная ситуация человека во время разворачивающейся катастрофы. Главный нерв ее существования — быть в состоянии действия, направленного на человеческое благо, увеличивать силу интеллектуального сопротивления злу.
Нельзя не сказать и о книгах Себастьяна Хафнера, по которым нас стали узнавать люди, никогда об издательстве не слышавшие. Изданная в 2016 году «История одного немца» произвела среди читающей публики настоящий бум, нараставший год от года, от допечатки к допечатке, поскольку автор необычайно ярко описал противостояние частного человека государственной тоталитарной машине. Параллели напрашивались сами собой, книга как будто говорила о нас сегодняшних. Для меня она важна еще и тем, что за ней последовала целая линейка дневников сопротивления нацизму.
ИК: Этому способствовали замечательные люди, с которыми довелось кое-что сделать вместе еще в стенах Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Его коллекция формировалась при моем участии, а первые научные конференции и издание сборников статей происходили на моих глазах. Знакомство с выдающимися филологами: В. Н. Топоровым, Т. В. Цивьян, М. Л. Гаспаровым, С. С. Аверинцевым, Г. А. Левинтоном, Р. Д. Тименчиком — и научная работа в архивах задали высокую планку филологических и книжных публикаций, которую я стараюсь держать в Издательстве Ивана Лимбаха. Это относится и к качеству подготовки текстов, и к художественному оформлению наших книг. Книжной культуре довелось поучиться у Давида и Сергея Плаксиных, Василия Бертельса, Андрея Бондаренко.
Чуть позже произошло настоящее чудо: появился молодой художник Ник Теплов, в диалоге с которым, собственно, и сформировался образ издательства, упрочилась его узнаваемость. Разнообразие художнических интересов и чуткость к тексту, над которым предстоит работать, позволяют Нику не повторяться и одновременно поддерживать стилевое единство.
Еще один человек, без которого образ издательства был бы другим, — Борис Владимирович Дубин. Разносторонне образованный, соединявший работу социолога и многогранную культурную работу (как это ему удавалось, останется загадкой), переводивший с нескольких языков (перевел почти всего Борхеса, Хосе Лесаму Лиму, Чеслава Милоша, Ива Бонфуа, Филиппа Жакоте и многих других) Борис Владимирович писал комментарии, сопроводительные статьи, рецензии, участвовал в презентациях, конференциях, осуществил множество первых публикаций неизвестных тогда в России авторов (Сьюзен Зонтаг, Эмиля Чорана, Джорджо Агамбена, Октавио Паса и др.) в надежде заинтересовать этими именами издателей. Именно Дубин составил для нашего издательства список переводов зарубежной литературы, в который вошли Маргерит Юрсенар, Жорж Перек, Витольд Гомбрович etc. Именно Дубин познакомил меня с лучшими переводчиками с нескольких языков, и первое масштабное переводное издание, трехтомник Юрсенар, стал для нас настоящей школой работы над переводами. В нем принимали участие более десяти переводчиков, и благодаря этому многое стало понятно в этой сложнейшей работе. Не могу не вспомнить здесь о чудесной Юлиане Яковлевне Яхниной: при републикации в трехтомнике романа «Философский камень» она, имея высочайший профессиональный статус, не побоялась изменить название последней главы: «Смерть Зенона» превратилась в «Конец Зенона».
Оглядываясь на свою работу, вижу, что многое в ней произросло из нескольких первоначальных импульсов: интереса к неофициальной культуре, пропущенным авторам Серебряного века, из ощущения необходимости издания на русском языке важнейших европейских авторов, без которых наше представление о культуре Европы не могло быть полным, без которых русский язык и русская мысль не получили бы необходимого импульса к обновлению. Продолжая начатое почти 30 лет назад, остаюсь ему верной сквозь кажущуюся порой неверность.
КМ: Какие из изданных в последние годы книг для вас лично являются самыми знаковыми, в полной мере представляющими издательство?
ИК: Это очень разные книги. Прежде всего, авторства Олега Юрьева: сборники эссе и «Неизвестные письма», изданные при его жизни, «Ленинградская хрестоматия» и два тома стихов, вышедших посмертно. Олег был ярким представителем «второй культуры», много сделавшим для ее осмысления, показавшим ее органичную связь с литераторами 1920–1930-х годов, маргинальных для своего времени и вызвавших широкий интерес через полвека после своей смерти. Поэзия Юрьева чрезвычайно важна для современных поэтов — есть книга, в которой они об этом рассказывают. Его работа с языком, владение различными стилистическими регистрами вызывает у меня священный трепет.
Назову и два издания Бориса Владимировича Дубина, оба посмертные: «Люди и книги» и сборник его интервью «Смысловая вертикаль жизни». Это драгоценное собрание текстов, совершенно пока не прочитанных в должной мере, в которых представлена симптоматика существования культуры в XX — начале XXI века, ее болевые точки и возможные точки роста.
Одна из важнейших работ — четыре тома «Тетрадей» Симоны Вейль и сборник статей и писем 1934–1943 гг. Главная тема ее философских размышлений — моральная ситуация человека во время разворачивающейся катастрофы. Главный нерв ее существования — быть в состоянии действия, направленного на человеческое благо, увеличивать силу интеллектуального сопротивления злу.
Нельзя не сказать и о книгах Себастьяна Хафнера, по которым нас стали узнавать люди, никогда об издательстве не слышавшие. Изданная в 2016 году «История одного немца» произвела среди читающей публики настоящий бум, нараставший год от года, от допечатки к допечатке, поскольку автор необычайно ярко описал противостояние частного человека государственной тоталитарной машине. Параллели напрашивались сами собой, книга как будто говорила о нас сегодняшних. Для меня она важна еще и тем, что за ней последовала целая линейка дневников сопротивления нацизму.
Симона Вейль
КМ: Что, по-вашему, движет теми издателями, писателями, поэтами, кто по-прежнему работает в России? Смелость, отчаяние, выбор сердца/души или вера в торжество добра?
ИК: Думаю, нами движет разное: кем-то — юные силы, желание быть услышанным здесь и сейчас, органическая связь с языком, от которого невозможно отказаться, кем-то — опыт жизни, в том числе в не самых благоприятных советских обстоятельствах, которые все-таки посчастливилось пережить. Но есть и нечто объединяющее: все мы чувствуем себя на своем месте («Здесь я стою — я не могу иначе», среди людей, которые знают цену вовремя сказанного и такого нужного слова — об этом нам прямо говорят наши читатели. Да и вообще, как сказал в своем замечательном интервью Кате Гордеевой (внесена в реестр иноагентов) создатель петербургского магазина «Подписные издания» Михаил Иванов, «уехал миллион, 139 миллионов остались». Но, и уехавшие и оставшиеся, мы все несем тяжесть расплаты, которую предрек незадолго до своей безвременной кончины в 2014 году Борис Владимирович Дубин. Наши сердца кровоточат и там и здесь, наши души навсегда утратили покой.
КМ: Вопрос, который я задаю всем коллегам. Что лично для вас сейчас самое сложное в работе издателя? Что стало главным вызовом? Есть ли в вас место самоцензуре? Как она вообще устроена? Очень ищу ответ на этот вопрос.
ИК: Моей постоянной заботой всегда было удержание издательской формы, тем более что наш репертуар не может не быть достаточно пестрым — этого требует необходимость отвечать разнообразным интересам, находясь в тесных экономических рамках. Сохранить внутреннюю связность при жанровом и тематическом разнообразии не так-то просто.
Но, конечно, главный вызов сейчас в том, чтобы не уронить достоинство, даже если придется страдать, и поступать в согласии с совестью. Мы издаем книги, которые не можем не издать, отсюда и отсутствие самоцензуры. Работая с острым, сопротивляющимся словом, нельзя просчитать риски, это абсурд. (Вообще говоря, у самоцензуры всегда только одна причина: страх наказания и стремление его избежать.) Делай что должно, и будь что будет. Эта стоическая формула мне очень близка.
ИК: Думаю, нами движет разное: кем-то — юные силы, желание быть услышанным здесь и сейчас, органическая связь с языком, от которого невозможно отказаться, кем-то — опыт жизни, в том числе в не самых благоприятных советских обстоятельствах, которые все-таки посчастливилось пережить. Но есть и нечто объединяющее: все мы чувствуем себя на своем месте («Здесь я стою — я не могу иначе», среди людей, которые знают цену вовремя сказанного и такого нужного слова — об этом нам прямо говорят наши читатели. Да и вообще, как сказал в своем замечательном интервью Кате Гордеевой (внесена в реестр иноагентов) создатель петербургского магазина «Подписные издания» Михаил Иванов, «уехал миллион, 139 миллионов остались». Но, и уехавшие и оставшиеся, мы все несем тяжесть расплаты, которую предрек незадолго до своей безвременной кончины в 2014 году Борис Владимирович Дубин. Наши сердца кровоточат и там и здесь, наши души навсегда утратили покой.
КМ: Вопрос, который я задаю всем коллегам. Что лично для вас сейчас самое сложное в работе издателя? Что стало главным вызовом? Есть ли в вас место самоцензуре? Как она вообще устроена? Очень ищу ответ на этот вопрос.
ИК: Моей постоянной заботой всегда было удержание издательской формы, тем более что наш репертуар не может не быть достаточно пестрым — этого требует необходимость отвечать разнообразным интересам, находясь в тесных экономических рамках. Сохранить внутреннюю связность при жанровом и тематическом разнообразии не так-то просто.
Но, конечно, главный вызов сейчас в том, чтобы не уронить достоинство, даже если придется страдать, и поступать в согласии с совестью. Мы издаем книги, которые не можем не издать, отсюда и отсутствие самоцензуры. Работая с острым, сопротивляющимся словом, нельзя просчитать риски, это абсурд. (Вообще говоря, у самоцензуры всегда только одна причина: страх наказания и стремление его избежать.) Делай что должно, и будь что будет. Эта стоическая формула мне очень близка.
вас может заинтересовать
Книги, которые нельзя не издать
Мы продолжаем разговоры с российскими независимыми издателями. Следующая собеседница — Ирина Кравцова, главный редактор важнейшего петербургского издательства Ивана Лимбаха, которое в последние два года выпустило книги, рефлексирующие происходящее.
Катя Морозова: У меня есть большое желание назвать вас самой смелой книгоиздательницей последних двух лет. Согласитесь ли вы с такой характеристикой?
Ирина Кравцова: Благодарю вас, Катя, но все же судить об этом можно только со стороны. Изнутри то, что я делаю, не воспринимается как смелость, потому что, на мой взгляд, мы в издательстве делаем то же, что и всегда: выбираем к изданию вещи, которые мало кто готов издавать или не сделает никто вообще (да, наша экономика при этом продолжает страдать), стараемся прививать разные разности к нашему литературному «дичку», чтобы вывести новый сорт письма, побудить к новому способу мышления, пробудить любопытство к новому.
Конечно, то, что происходит на протяжении последних двух лет, не может не вызывать желания сопротивляться. Поэтому мы издали и «Поэзию последнего времени» — самую полную хронику первого полугодия 2022-го, и книгу Алексея Порвина, и «Свидетельства обитания» Дениса Безносова, и «Дневник конца света» Натальи Ключаревой. Продолжили антифашистскую тему, которую представляем через автобиографии и дневники той поры, ведь именно личный опыт противодействия злу производит наиболее сильный эффект. Кроме «Дневника отчаявшегося» Река-Маллечевена, скоро издадим «Одураченных» Фридриха Кельнера и «Военный дневник» Юзефа Чапского.
К слову сказать, о сопротивлении наступающей тьме я говорила еще в 2015-м, когда получала премию Андрея Белого. Тогда это вызвало недоумение в узком круге петербургско-московских литераторов. Мне же отчетливо виделось, что исторические уроки не усвоены (события 2011–2012 гг. это показали), хотелось представить другие возможности, другой опыт. Отсюда, к примеру, наш интерес к потрясающей фигуре Ежи Гедройца (вообще к кругу журнала «Культура»), который, находясь в эмиграции, всего с несколькими соратниками издавал два журнала с широчайшим интеллектуальным влиянием и тем самым подготовил грандиозные исторические перемены в Польше. Все важнейшие польские писатели XX века (все — эмигранты) были выпестованы Гедройцем, его называли Редактором Милош и Гомбрович, Герлинг-Грудзинский и Анджей Бобковский. Важнейшие их книги мы постарались напечатать, как и книги советских диссидентов: Сергея Григорьянца, Феликса Светова, Томаса Венцловы.
Ирина Кравцова: Благодарю вас, Катя, но все же судить об этом можно только со стороны. Изнутри то, что я делаю, не воспринимается как смелость, потому что, на мой взгляд, мы в издательстве делаем то же, что и всегда: выбираем к изданию вещи, которые мало кто готов издавать или не сделает никто вообще (да, наша экономика при этом продолжает страдать), стараемся прививать разные разности к нашему литературному «дичку», чтобы вывести новый сорт письма, побудить к новому способу мышления, пробудить любопытство к новому.
Конечно, то, что происходит на протяжении последних двух лет, не может не вызывать желания сопротивляться. Поэтому мы издали и «Поэзию последнего времени» — самую полную хронику первого полугодия 2022-го, и книгу Алексея Порвина, и «Свидетельства обитания» Дениса Безносова, и «Дневник конца света» Натальи Ключаревой. Продолжили антифашистскую тему, которую представляем через автобиографии и дневники той поры, ведь именно личный опыт противодействия злу производит наиболее сильный эффект. Кроме «Дневника отчаявшегося» Река-Маллечевена, скоро издадим «Одураченных» Фридриха Кельнера и «Военный дневник» Юзефа Чапского.
К слову сказать, о сопротивлении наступающей тьме я говорила еще в 2015-м, когда получала премию Андрея Белого. Тогда это вызвало недоумение в узком круге петербургско-московских литераторов. Мне же отчетливо виделось, что исторические уроки не усвоены (события 2011–2012 гг. это показали), хотелось представить другие возможности, другой опыт. Отсюда, к примеру, наш интерес к потрясающей фигуре Ежи Гедройца (вообще к кругу журнала «Культура»), который, находясь в эмиграции, всего с несколькими соратниками издавал два журнала с широчайшим интеллектуальным влиянием и тем самым подготовил грандиозные исторические перемены в Польше. Все важнейшие польские писатели XX века (все — эмигранты) были выпестованы Гедройцем, его называли Редактором Милош и Гомбрович, Герлинг-Грудзинский и Анджей Бобковский. Важнейшие их книги мы постарались напечатать, как и книги советских диссидентов: Сергея Григорьянца, Феликса Светова, Томаса Венцловы.
«Поэзия последнего времени. Хроника». Фотография книжного магазина «Подписные издания»
КМ: Давайте вернемся (немного) назад. Расскажите о самых значимых эпизодах в истории издательства. Как вы искали и находили свой стиль, образ?
ИК: Этому способствовали замечательные люди, с которыми довелось кое-что сделать вместе еще в стенах Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Его коллекция формировалась при моем участии, а первые научные конференции и издание сборников статей происходили на моих глазах. Знакомство с выдающимися филологами: В. Н. Топоровым, Т. В. Цивьян, М. Л. Гаспаровым, С. С. Аверинцевым, Г. А. Левинтоном, Р. Д. Тименчиком — и научная работа в архивах задали высокую планку филологических и книжных публикаций, которую я стараюсь держать в Издательстве Ивана Лимбаха. Это относится и к качеству подготовки текстов, и к художественному оформлению наших книг. Книжной культуре довелось поучиться у Давида и Сергея Плаксиных, Василия Бертельса, Андрея Бондаренко.
Чуть позже произошло настоящее чудо: появился молодой художник Ник Теплов, в диалоге с которым, собственно, и сформировался образ издательства, упрочилась его узнаваемость. Разнообразие художнических интересов и чуткость к тексту, над которым предстоит работать, позволяют Нику не повторяться и одновременно поддерживать стилевое единство.
Еще один человек, без которого образ издательства был бы другим, — Борис Владимирович Дубин. Разносторонне образованный, соединявший работу социолога и многогранную культурную работу (как это ему удавалось, останется загадкой), переводивший с нескольких языков (перевел почти всего Борхеса, Хосе Лесаму Лиму, Чеслава Милоша, Ива Бонфуа, Филиппа Жакоте и многих других) Борис Владимирович писал комментарии, сопроводительные статьи, рецензии, участвовал в презентациях, конференциях, осуществил множество первых публикаций неизвестных тогда в России авторов (Сьюзен Зонтаг, Эмиля Чорана, Джорджо Агамбена, Октавио Паса и др.) в надежде заинтересовать этими именами издателей. Именно Дубин составил для нашего издательства список переводов зарубежной литературы, в который вошли Маргерит Юрсенар, Жорж Перек, Витольд Гомбрович etc. Именно Дубин познакомил меня с лучшими переводчиками с нескольких языков, и первое масштабное переводное издание, трехтомник Юрсенар, стал для нас настоящей школой работы над переводами. В нем принимали участие более десяти переводчиков, и благодаря этому многое стало понятно в этой сложнейшей работе. Не могу не вспомнить здесь о чудесной Юлиане Яковлевне Яхниной: при републикации в трехтомнике романа «Философский камень» она, имея высочайший профессиональный статус, не побоялась изменить название последней главы: «Смерть Зенона» превратилась в «Конец Зенона».
Оглядываясь на свою работу, вижу, что многое в ней произросло из нескольких первоначальных импульсов: интереса к неофициальной культуре, пропущенным авторам Серебряного века, из ощущения необходимости издания на русском языке важнейших европейских авторов, без которых наше представление о культуре Европы не могло быть полным, без которых русский язык и русская мысль не получили бы необходимого импульса к обновлению. Продолжая начатое почти 30 лет назад, остаюсь ему верной сквозь кажущуюся порой неверность.
КМ: Какие из изданных в последние годы книг для вас лично являются самыми знаковыми, в полной мере представляющими издательство?
ИК: Это очень разные книги. Прежде всего, авторства Олега Юрьева: сборники эссе и «Неизвестные письма», изданные при его жизни, «Ленинградская хрестоматия» и два тома стихов, вышедших посмертно. Олег был ярким представителем «второй культуры», много сделавшим для ее осмысления, показавшим ее органичную связь с литераторами 1920–1930-х годов, маргинальных для своего времени и вызвавших широкий интерес через полвека после своей смерти. Поэзия Юрьева чрезвычайно важна для современных поэтов — есть книга, в которой они об этом рассказывают. Его работа с языком, владение различными стилистическими регистрами вызывает у меня священный трепет.
Назову и два издания Бориса Владимировича Дубина, оба посмертные: «Люди и книги» и сборник его интервью «Смысловая вертикаль жизни». Это драгоценное собрание текстов, совершенно пока не прочитанных в должной мере, в которых представлена симптоматика существования культуры в XX — начале XXI века, ее болевые точки и возможные точки роста.
Одна из важнейших работ — четыре тома «Тетрадей» Симоны Вейль и сборник статей и писем 1934–1943 гг. Главная тема ее философских размышлений — моральная ситуация человека во время разворачивающейся катастрофы. Главный нерв ее существования — быть в состоянии действия, направленного на человеческое благо, увеличивать силу интеллектуального сопротивления злу.
Нельзя не сказать и о книгах Себастьяна Хафнера, по которым нас стали узнавать люди, никогда об издательстве не слышавшие. Изданная в 2016 году «История одного немца» произвела среди читающей публики настоящий бум, нараставший год от года, от допечатки к допечатке, поскольку автор необычайно ярко описал противостояние частного человека государственной тоталитарной машине. Параллели напрашивались сами собой, книга как будто говорила о нас сегодняшних. Для меня она важна еще и тем, что за ней последовала целая линейка дневников сопротивления нацизму.
ИК: Этому способствовали замечательные люди, с которыми довелось кое-что сделать вместе еще в стенах Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Его коллекция формировалась при моем участии, а первые научные конференции и издание сборников статей происходили на моих глазах. Знакомство с выдающимися филологами: В. Н. Топоровым, Т. В. Цивьян, М. Л. Гаспаровым, С. С. Аверинцевым, Г. А. Левинтоном, Р. Д. Тименчиком — и научная работа в архивах задали высокую планку филологических и книжных публикаций, которую я стараюсь держать в Издательстве Ивана Лимбаха. Это относится и к качеству подготовки текстов, и к художественному оформлению наших книг. Книжной культуре довелось поучиться у Давида и Сергея Плаксиных, Василия Бертельса, Андрея Бондаренко.
Чуть позже произошло настоящее чудо: появился молодой художник Ник Теплов, в диалоге с которым, собственно, и сформировался образ издательства, упрочилась его узнаваемость. Разнообразие художнических интересов и чуткость к тексту, над которым предстоит работать, позволяют Нику не повторяться и одновременно поддерживать стилевое единство.
Еще один человек, без которого образ издательства был бы другим, — Борис Владимирович Дубин. Разносторонне образованный, соединявший работу социолога и многогранную культурную работу (как это ему удавалось, останется загадкой), переводивший с нескольких языков (перевел почти всего Борхеса, Хосе Лесаму Лиму, Чеслава Милоша, Ива Бонфуа, Филиппа Жакоте и многих других) Борис Владимирович писал комментарии, сопроводительные статьи, рецензии, участвовал в презентациях, конференциях, осуществил множество первых публикаций неизвестных тогда в России авторов (Сьюзен Зонтаг, Эмиля Чорана, Джорджо Агамбена, Октавио Паса и др.) в надежде заинтересовать этими именами издателей. Именно Дубин составил для нашего издательства список переводов зарубежной литературы, в который вошли Маргерит Юрсенар, Жорж Перек, Витольд Гомбрович etc. Именно Дубин познакомил меня с лучшими переводчиками с нескольких языков, и первое масштабное переводное издание, трехтомник Юрсенар, стал для нас настоящей школой работы над переводами. В нем принимали участие более десяти переводчиков, и благодаря этому многое стало понятно в этой сложнейшей работе. Не могу не вспомнить здесь о чудесной Юлиане Яковлевне Яхниной: при републикации в трехтомнике романа «Философский камень» она, имея высочайший профессиональный статус, не побоялась изменить название последней главы: «Смерть Зенона» превратилась в «Конец Зенона».
Оглядываясь на свою работу, вижу, что многое в ней произросло из нескольких первоначальных импульсов: интереса к неофициальной культуре, пропущенным авторам Серебряного века, из ощущения необходимости издания на русском языке важнейших европейских авторов, без которых наше представление о культуре Европы не могло быть полным, без которых русский язык и русская мысль не получили бы необходимого импульса к обновлению. Продолжая начатое почти 30 лет назад, остаюсь ему верной сквозь кажущуюся порой неверность.
КМ: Какие из изданных в последние годы книг для вас лично являются самыми знаковыми, в полной мере представляющими издательство?
ИК: Это очень разные книги. Прежде всего, авторства Олега Юрьева: сборники эссе и «Неизвестные письма», изданные при его жизни, «Ленинградская хрестоматия» и два тома стихов, вышедших посмертно. Олег был ярким представителем «второй культуры», много сделавшим для ее осмысления, показавшим ее органичную связь с литераторами 1920–1930-х годов, маргинальных для своего времени и вызвавших широкий интерес через полвека после своей смерти. Поэзия Юрьева чрезвычайно важна для современных поэтов — есть книга, в которой они об этом рассказывают. Его работа с языком, владение различными стилистическими регистрами вызывает у меня священный трепет.
Назову и два издания Бориса Владимировича Дубина, оба посмертные: «Люди и книги» и сборник его интервью «Смысловая вертикаль жизни». Это драгоценное собрание текстов, совершенно пока не прочитанных в должной мере, в которых представлена симптоматика существования культуры в XX — начале XXI века, ее болевые точки и возможные точки роста.
Одна из важнейших работ — четыре тома «Тетрадей» Симоны Вейль и сборник статей и писем 1934–1943 гг. Главная тема ее философских размышлений — моральная ситуация человека во время разворачивающейся катастрофы. Главный нерв ее существования — быть в состоянии действия, направленного на человеческое благо, увеличивать силу интеллектуального сопротивления злу.
Нельзя не сказать и о книгах Себастьяна Хафнера, по которым нас стали узнавать люди, никогда об издательстве не слышавшие. Изданная в 2016 году «История одного немца» произвела среди читающей публики настоящий бум, нараставший год от года, от допечатки к допечатке, поскольку автор необычайно ярко описал противостояние частного человека государственной тоталитарной машине. Параллели напрашивались сами собой, книга как будто говорила о нас сегодняшних. Для меня она важна еще и тем, что за ней последовала целая линейка дневников сопротивления нацизму.
Симона Вейль
КМ: Что, по-вашему, движет теми издателями, писателями, поэтами, кто по-прежнему работает в России? Смелость, отчаяние, выбор сердца/души или вера в торжество добра?
ИК: Думаю, нами движет разное: кем-то — юные силы, желание быть услышанным здесь и сейчас, органическая связь с языком, от которого невозможно отказаться, кем-то — опыт жизни, в том числе в не самых благоприятных советских обстоятельствах, которые все-таки посчастливилось пережить. Но есть и нечто объединяющее: все мы чувствуем себя на своем месте («Здесь я стою — я не могу иначе»), среди людей, которые знают цену вовремя сказанного и такого нужного слова — об этом нам прямо говорят наши читатели. Да и вообще, как сказал в своем замечательном интервью Кате Гордеевой (внесена в реестр иноагентов) создатель петербургского магазина «Подписные издания» Михаил Иванов, «уехал миллион, 139 миллионов остались». Но, и уехавшие и оставшиеся, мы все несем тяжесть расплаты, которую предрек незадолго до своей безвременной кончины в 2014 году Борис Владимирович Дубин. Наши сердца кровоточат и там и здесь, наши души навсегда утратили покой.
КМ: Вопрос, который я задаю всем коллегам. Что лично для вас сейчас самое сложное в работе издателя? Что стало главным вызовом? Есть ли в вас место самоцензуре? Как она вообще устроена? Очень ищу ответ на этот вопрос.
ИК: Моей постоянной заботой всегда было удержание издательской формы, тем более что наш репертуар не может не быть достаточно пестрым — этого требует необходимость отвечать разнообразным интересам, находясь в тесных экономических рамках. Сохранить внутреннюю связность при жанровом и тематическом разнообразии не так-то просто.
Но, конечно, главный вызов сейчас в том, чтобы не уронить достоинство, даже если придется страдать, и поступать в согласии с совестью. Мы издаем книги, которые не можем не издать, отсюда и отсутствие самоцензуры. Работая с острым, сопротивляющимся словом, нельзя просчитать риски, это абсурд. (Вообще говоря, у самоцензуры всегда только одна причина: страх наказания и стремление его избежать.) Делай что должно, и будь что будет. Эта стоическая формула мне очень близка.
ИК: Думаю, нами движет разное: кем-то — юные силы, желание быть услышанным здесь и сейчас, органическая связь с языком, от которого невозможно отказаться, кем-то — опыт жизни, в том числе в не самых благоприятных советских обстоятельствах, которые все-таки посчастливилось пережить. Но есть и нечто объединяющее: все мы чувствуем себя на своем месте («Здесь я стою — я не могу иначе»), среди людей, которые знают цену вовремя сказанного и такого нужного слова — об этом нам прямо говорят наши читатели. Да и вообще, как сказал в своем замечательном интервью Кате Гордеевой (внесена в реестр иноагентов) создатель петербургского магазина «Подписные издания» Михаил Иванов, «уехал миллион, 139 миллионов остались». Но, и уехавшие и оставшиеся, мы все несем тяжесть расплаты, которую предрек незадолго до своей безвременной кончины в 2014 году Борис Владимирович Дубин. Наши сердца кровоточат и там и здесь, наши души навсегда утратили покой.
КМ: Вопрос, который я задаю всем коллегам. Что лично для вас сейчас самое сложное в работе издателя? Что стало главным вызовом? Есть ли в вас место самоцензуре? Как она вообще устроена? Очень ищу ответ на этот вопрос.
ИК: Моей постоянной заботой всегда было удержание издательской формы, тем более что наш репертуар не может не быть достаточно пестрым — этого требует необходимость отвечать разнообразным интересам, находясь в тесных экономических рамках. Сохранить внутреннюю связность при жанровом и тематическом разнообразии не так-то просто.
Но, конечно, главный вызов сейчас в том, чтобы не уронить достоинство, даже если придется страдать, и поступать в согласии с совестью. Мы издаем книги, которые не можем не издать, отсюда и отсутствие самоцензуры. Работая с острым, сопротивляющимся словом, нельзя просчитать риски, это абсурд. (Вообще говоря, у самоцензуры всегда только одна причина: страх наказания и стремление его избежать.) Делай что должно, и будь что будет. Эта стоическая формула мне очень близка.
вас может заинтересовать