Ворованный воздух
«Носорог» начинает публиковать цикл интервью с издателями и главными редакторами важных независимых проектов, по-прежнему работающих в России. Мы хотим понять, что движет коллегами, с какими проблемами и сомнениями они сталкиваются и в чем видят свою миссию. Первой с нами поговорила Мария Нестеренко, главред нового петербургского интеллектуального издательства «ДА».
Катя Морозова: Начнем, пожалуй, с личного, которое перетекает в профессиональное. Почему ты сейчас в Петербурге? И шире — почему в России?
Мария Нестеренко: В феврале прошлого года, у меня, как и у большинства моих знакомых, случилась паника, и единственной мыслью было бежать куда угодно, как угодно. Но, когда первые острые эмоции схлынули, я поняла, что у меня, в общем-то, особо нет для этого ресурса, в первую очередь, финансового. Но самое главное, что у меня здесь семья, родители, довольно пожилые. Они живут как раз-таки на юге России, недалеко от российско-украинской границы, и для меня очень важно иметь возможность в любой момент быстро туда приехать.
Я бы, наверное, слукавила, сказав, что у меня ну совсем никакой возможности уехать не было. Я могла бы получить какую-то краткосрочную стипендию или постдок. Но поиском таких позиций нужно заниматься, это практически вторая работа. А где взять на нее силы, когда и на основную не было. Да и потом академия меня не сильно привлекает, это довольно консервативная структура, и мне в ее рамках сложно существовать, как показал опыт написания PhD. Вот и получается, что Россия – наше отечество, смерть неизбежна.
КМ:То есть для тебя это не жест, не поза — остаться в России и тем самым что-то манифестировать?
МН: Нет, просто для меня так сложились обстоятельства. Я вообще ничего не хочу манифестировать, пусть этим занимаются другие, если им хочется.
Конечно, случившееся ударило и по моей жизни (я прекрасно помню, что есть люди, которые живут в зоне боевых действий, и им гораздо сложнее, я не забываю об этом ни на минуту). Я попала под сокращение в издательстве, в котором работала на тот момент. Был очень неудачный опыт поиска нового места. Все это, как сказали бы Ильф и Петров, воздуха не озонирует. Потом, спустя год, все каким-то волшебным образом сошлось, и мне предложили возглавить издательство «ДА», дав полный карт-бланш в плане концепции и наполнения портфеля. Ну, и вообще, я давно хотела переехать в Петербург, я в этом смысле абсолютно, если использовать шуточную классификацию Ахматовой, «кошка, кофе, Мандельштам».
КМ: Расскажи теперь, пожалуйста, об издательстве.
МН: Управляющая партнерка издательства (и вообще та, кто его придумала) Елена Соловьева — человек из петербургского бизнес-сообщества, для которого очень важна история созидания, важно, чтобы произрастало новое. Я очень рада, что мы встретились и наши взгляды во многом совпали. Вместе мы продумали концепцию, я занялась формированием портфеля, и летом мы запустились. Я понимаю, что для матери все ее дети красивы, но убеждена, что каждая книга в нашем портфеле — это жемчуг.
Мария Нестеренко: В феврале прошлого года, у меня, как и у большинства моих знакомых, случилась паника, и единственной мыслью было бежать куда угодно, как угодно. Но, когда первые острые эмоции схлынули, я поняла, что у меня, в общем-то, особо нет для этого ресурса, в первую очередь, финансового. Но самое главное, что у меня здесь семья, родители, довольно пожилые. Они живут как раз-таки на юге России, недалеко от российско-украинской границы, и для меня очень важно иметь возможность в любой момент быстро туда приехать.
Я бы, наверное, слукавила, сказав, что у меня ну совсем никакой возможности уехать не было. Я могла бы получить какую-то краткосрочную стипендию или постдок. Но поиском таких позиций нужно заниматься, это практически вторая работа. А где взять на нее силы, когда и на основную не было. Да и потом академия меня не сильно привлекает, это довольно консервативная структура, и мне в ее рамках сложно существовать, как показал опыт написания PhD. Вот и получается, что Россия – наше отечество, смерть неизбежна.
КМ:То есть для тебя это не жест, не поза — остаться в России и тем самым что-то манифестировать?
МН: Нет, просто для меня так сложились обстоятельства. Я вообще ничего не хочу манифестировать, пусть этим занимаются другие, если им хочется.
Конечно, случившееся ударило и по моей жизни (я прекрасно помню, что есть люди, которые живут в зоне боевых действий, и им гораздо сложнее, я не забываю об этом ни на минуту). Я попала под сокращение в издательстве, в котором работала на тот момент. Был очень неудачный опыт поиска нового места. Все это, как сказали бы Ильф и Петров, воздуха не озонирует. Потом, спустя год, все каким-то волшебным образом сошлось, и мне предложили возглавить издательство «ДА», дав полный карт-бланш в плане концепции и наполнения портфеля. Ну, и вообще, я давно хотела переехать в Петербург, я в этом смысле абсолютно, если использовать шуточную классификацию Ахматовой, «кошка, кофе, Мандельштам».
КМ: Расскажи теперь, пожалуйста, об издательстве.
МН: Управляющая партнерка издательства (и вообще та, кто его придумала) Елена Соловьева — человек из петербургского бизнес-сообщества, для которого очень важна история созидания, важно, чтобы произрастало новое. Я очень рада, что мы встретились и наши взгляды во многом совпали. Вместе мы продумали концепцию, я занялась формированием портфеля, и летом мы запустились. Я понимаю, что для матери все ее дети красивы, но убеждена, что каждая книга в нашем портфеле — это жемчуг.
Екатерина Андреевва «Мультиэкранное время. Искусство 1910–2010 годов»
КМ: Почему у издательства такое название?
МН: Мы взяли готовое название издательства, принадлежавшего одному из управляющих партнеров, сделали ребрендинг.
КМ: А как на ваш проект влияет пространство? Вы позиционируете себя именно как петербургское издательство, верно? Как вы встраиваетесь в существующий издательский контекст?
МН: Мы, конечно, не будем зацикливаться на петербургской истории, но пока складывается именно так, и нам самим этот материал очень интересен. Петербургская тема возникает, прежде всего, в серии «Ворованный воздух»: это интеллектуальный фикшен и нон-фикшен. Что касается серии «Репринт», то это вообще моя давняя любовь и, так сказать, профессиональный интерес: неизданная или малоизвестная литература. Тут уже нет такой привязки к питерскому контексту.
И еще у нас детская серия «Петрушка». Это самая сложная, по крайней мере, для меня, история. Во-первых, в России действительно много крутых детских издательств, которые издают уникальные книги: «Самокат», «А + А», «Поляндрия» и т. д. Я подумала, что могу сделать акцент на странных персонажах и эстетском оформлении. Возможно, это книги не столько для детей, сколько для их родителей. Это будет дорого и не так часто, как в других направлениях.
Чтобы было понятно: у нас в работе две прекрасные книги, графические романы, одна из них — графический путеводитель по Дзиге Вертову. Это была моя навязчивая идея, с которой я как продюсер заходила в несколько детских издательств. За текстовую часть отвечает киноведческая артель 1895.io, за визуальное оформление — Ляля Буланова.
Второй проект — комикс «Затмение» за авторством Анны Русиновой (авторки «Бестужевок») и художницы Лидии Лытаевой. «Затмение» — история наблюдения солнечного затмения 1914 года экспедицией женщин-астрономов. Героини преодолевают скепсис мужчин-ученых, конкурируют с другими научными группами, путешествуют и переживают множество приключений, случившихся с ними. Комикс основывается на реальных отчетах участниц экспедиции, которые были опубликованы в «Известиях Русского астрономического общества», а также на воспоминаниях участниц экспедиции, архивных сведениях и фотографиях.
МН: Мы взяли готовое название издательства, принадлежавшего одному из управляющих партнеров, сделали ребрендинг.
КМ: А как на ваш проект влияет пространство? Вы позиционируете себя именно как петербургское издательство, верно? Как вы встраиваетесь в существующий издательский контекст?
МН: Мы, конечно, не будем зацикливаться на петербургской истории, но пока складывается именно так, и нам самим этот материал очень интересен. Петербургская тема возникает, прежде всего, в серии «Ворованный воздух»: это интеллектуальный фикшен и нон-фикшен. Что касается серии «Репринт», то это вообще моя давняя любовь и, так сказать, профессиональный интерес: неизданная или малоизвестная литература. Тут уже нет такой привязки к питерскому контексту.
И еще у нас детская серия «Петрушка». Это самая сложная, по крайней мере, для меня, история. Во-первых, в России действительно много крутых детских издательств, которые издают уникальные книги: «Самокат», «А + А», «Поляндрия» и т. д. Я подумала, что могу сделать акцент на странных персонажах и эстетском оформлении. Возможно, это книги не столько для детей, сколько для их родителей. Это будет дорого и не так часто, как в других направлениях.
Чтобы было понятно: у нас в работе две прекрасные книги, графические романы, одна из них — графический путеводитель по Дзиге Вертову. Это была моя навязчивая идея, с которой я как продюсер заходила в несколько детских издательств. За текстовую часть отвечает киноведческая артель 1895.io, за визуальное оформление — Ляля Буланова.
Второй проект — комикс «Затмение» за авторством Анны Русиновой (авторки «Бестужевок») и художницы Лидии Лытаевой. «Затмение» — история наблюдения солнечного затмения 1914 года экспедицией женщин-астрономов. Героини преодолевают скепсис мужчин-ученых, конкурируют с другими научными группами, путешествуют и переживают множество приключений, случившихся с ними. Комикс основывается на реальных отчетах участниц экспедиции, которые были опубликованы в «Известиях Русского астрономического общества», а также на воспоминаниях участниц экспедиции, архивных сведениях и фотографиях.
КМ: Год начала войны....
МН: Она еще не началась, но вот-вот начнется, это витает в воздухе — снова воздух.
КМ: Расскажи немного подробнее о «Ворованном воздухе» и «Репринте», об их концепции, о концепции каждой.
МН: «Ворованный воздух» — отсылка к Мандельштаму, такое... подмигивание для своих. Кстати, о подмигивании. Могу я сделать отступление?
У Льва Рубинштейна времен «Граней» было: «Приходит, допустим, в ваш дом малознакомый человек. Ну, мало ли, по каким делам. Вы проводите его на кухню (все тогда сидели на кухнях) и почти автоматически произносите: „Мы с тобой на кухне посидим“. А он, этот практически незнакомый тебе человек, на таком же автомате продолжает: „Сладко пахнет…“ И с этого момента вы понимаете, что неформальное общение возможно. А уж если он, угощаясь на вашей кухне чем бог послал, еще и скажет: „Вот какие большие огурцы продаются в наших магазинах“, то уже и до закадычной дружбы рукой подать. Тогда это происходило быстро». Я тут подумала, что, наверное, весь портфель «Воздуха» — это сплошное подмигивание для своих.
Только что в «ВВ» у нас вышла книга о композиторе Олеге Каравайчуке, написал ее Сергей Ландо, кинорежиссер и оператор, который много лет был знаком, дружил с Олегом Николаевичем, и снимал его. Это что-то между биографией и мемуарами. В книге – блестящее короткое предисловие Алексея Ретинского, буквально бьющее под дых своею точностью и поэтичностью, и аналитическое послесловие Алексея Мунипова.
Вторая книга на подходе — «Мультиэкранное время», сборник статей Екатерины Андреевой, искусствоведа, которая очень много занималась «Новыми художниками», впоследствии неоакадемистами, но не только ими, конечно. Также у нас в работе находится книга Юлии Валиевой, специалистки по неподцензурной литературе, мы готовим переиздание «Фантастического города» Татьяны Никольской, в работе книга Игоря Кузьмичева, журналиста и культуролога, автора канала «Здесь был Майк».
МН: Она еще не началась, но вот-вот начнется, это витает в воздухе — снова воздух.
КМ: Расскажи немного подробнее о «Ворованном воздухе» и «Репринте», об их концепции, о концепции каждой.
МН: «Ворованный воздух» — отсылка к Мандельштаму, такое... подмигивание для своих. Кстати, о подмигивании. Могу я сделать отступление?
У Льва Рубинштейна времен «Граней» было: «Приходит, допустим, в ваш дом малознакомый человек. Ну, мало ли, по каким делам. Вы проводите его на кухню (все тогда сидели на кухнях) и почти автоматически произносите: „Мы с тобой на кухне посидим“. А он, этот практически незнакомый тебе человек, на таком же автомате продолжает: „Сладко пахнет…“ И с этого момента вы понимаете, что неформальное общение возможно. А уж если он, угощаясь на вашей кухне чем бог послал, еще и скажет: „Вот какие большие огурцы продаются в наших магазинах“, то уже и до закадычной дружбы рукой подать. Тогда это происходило быстро». Я тут подумала, что, наверное, весь портфель «Воздуха» — это сплошное подмигивание для своих.
Только что в «ВВ» у нас вышла книга о композиторе Олеге Каравайчуке, написал ее Сергей Ландо, кинорежиссер и оператор, который много лет был знаком, дружил с Олегом Николаевичем, и снимал его. Это что-то между биографией и мемуарами. В книге – блестящее короткое предисловие Алексея Ретинского, буквально бьющее под дых своею точностью и поэтичностью, и аналитическое послесловие Алексея Мунипова.
Вторая книга на подходе — «Мультиэкранное время», сборник статей Екатерины Андреевой, искусствоведа, которая очень много занималась «Новыми художниками», впоследствии неоакадемистами, но не только ими, конечно. Также у нас в работе находится книга Юлии Валиевой, специалистки по неподцензурной литературе, мы готовим переиздание «Фантастического города» Татьяны Никольской, в работе книга Игоря Кузьмичева, журналиста и культуролога, автора канала «Здесь был Майк».
Мария Шкапская
КМ: То есть, «Ворованный воздух» пока абсолютно наполнен петербургским воздухом…
МН: Абсолютно, да. Ну, кроме «Фантастического города» — это о Тифлисе. В репринте выходит «Исповедь женщины» с предисловием Оксаны Васякиной. Я готовлю девические дневники Марии Шкапской.
КМ: Интересно, что мы в «Носороге» готовим новую серию, и если в двух словах, то это тоже поворот в сторону прошлого. Что мы там будем искать, не совсем понятно. Обычно ищут ответы на вопросы современности, вдруг и нам повезет.
МН: Я думаю, многие издатели обратились к русскому контексту, это очевидно, потому что покупка зарубежных прав сейчас не самое простое и, главное, дешевое дело. С другой стороны, есть именно интерес к прошлому. Здесь может быть банальная причина: очищенные права. Но репринт тоже нужно уметь делать хорошо. Недостаточно переиздать текст в крафтовой обложке. Всегда нужен деликатный комментарий, предисловие, пусть и не претендующее на уровень «Литпамятников», но рассчитанное на читателя любого уровня.
Для меня интерес к прошлому, к каким-то малоизвестным персонажам литературы всегда определял мою деятельность. Я и диссертацию защищала по малоизвестной поэтессе начала XIX века – Анне Буниной —. отсюда вырос мой интерес к писательницам вообще. Но год назад, лично для меня произошло следующее: вещи, которые ты понимал головой, ты вдруг прочувствовал всей кожей, сердцем. Мандельштам, Ходасевич, Кузмин обжигали своими стихами. То, что раньше утешало, теперь обжигало или, наоборот, окатывало холодной водой. Ну, а если быть внимательными читателями истории литературы, можно увидеть, что тот раскол между здесь и там, случившийся год назад, уже имел место сто лет назад.
КМ: Давай теперь поговорим о профессиональных трудностях. Как ты видишь проблему любого издательского дела сейчас, помимо проблемы покупки прав? Как у тебя с самоцензурой? Возможно ли сейчас, по-твоему, быть издателем, на сто процентов честным перед собой и читателями?
МН: Самоцензура есть, даже не буду пытаться этого отрицать. Чувствую себя порой человеком в футляре, как бы чего не вышло. С другой стороны, я понимаю, что от моей работы и артикулирования моей позиции зависит положение моих коллег, и я несу за это ответственность. Я должна об этом помнить. У меня нет синдрома Васисуалия Лоханкина, но, с другой стороны, я также хорошо понимаю, что у репрессивной машины нет логики, под ее колеса может попасть кто угодно, и мы это наблюдаем. В общем, захотят взять за жопу, непременно возьмут, чего уж.
Возвращаясь к вопросу честности и фиги в кармане, я скажу прямо: передо мной такой выбор не вставал. То есть я делаю то, что считаю нужным, и пока это не влекло для меня негативных последствий (внутрицеховые склоки не в счет, они будут всегда). Для меня самое важное сейчас — быть честной, прежде всего с самой собой. Делать свое дело, по возможности, помогать другим, и называть известные вещи своими именами. Вот моя программа минимум. Она вряд ли принесет кому-то облегчение, но облегчения не принесет и самосожжение на Красной площади.
Могу про себя сказать, что, конечно, работа — это то, что меня сейчас держит, позволяет сохранить разум, сохранить себя. Я понимаю, что это эскапизм, но это мой способ существования, и я в этом смысле хочу быть честной.
МН: Абсолютно, да. Ну, кроме «Фантастического города» — это о Тифлисе. В репринте выходит «Исповедь женщины» с предисловием Оксаны Васякиной. Я готовлю девические дневники Марии Шкапской.
КМ: Интересно, что мы в «Носороге» готовим новую серию, и если в двух словах, то это тоже поворот в сторону прошлого. Что мы там будем искать, не совсем понятно. Обычно ищут ответы на вопросы современности, вдруг и нам повезет.
МН: Я думаю, многие издатели обратились к русскому контексту, это очевидно, потому что покупка зарубежных прав сейчас не самое простое и, главное, дешевое дело. С другой стороны, есть именно интерес к прошлому. Здесь может быть банальная причина: очищенные права. Но репринт тоже нужно уметь делать хорошо. Недостаточно переиздать текст в крафтовой обложке. Всегда нужен деликатный комментарий, предисловие, пусть и не претендующее на уровень «Литпамятников», но рассчитанное на читателя любого уровня.
Для меня интерес к прошлому, к каким-то малоизвестным персонажам литературы всегда определял мою деятельность. Я и диссертацию защищала по малоизвестной поэтессе начала XIX века – Анне Буниной —. отсюда вырос мой интерес к писательницам вообще. Но год назад, лично для меня произошло следующее: вещи, которые ты понимал головой, ты вдруг прочувствовал всей кожей, сердцем. Мандельштам, Ходасевич, Кузмин обжигали своими стихами. То, что раньше утешало, теперь обжигало или, наоборот, окатывало холодной водой. Ну, а если быть внимательными читателями истории литературы, можно увидеть, что тот раскол между здесь и там, случившийся год назад, уже имел место сто лет назад.
КМ: Давай теперь поговорим о профессиональных трудностях. Как ты видишь проблему любого издательского дела сейчас, помимо проблемы покупки прав? Как у тебя с самоцензурой? Возможно ли сейчас, по-твоему, быть издателем, на сто процентов честным перед собой и читателями?
МН: Самоцензура есть, даже не буду пытаться этого отрицать. Чувствую себя порой человеком в футляре, как бы чего не вышло. С другой стороны, я понимаю, что от моей работы и артикулирования моей позиции зависит положение моих коллег, и я несу за это ответственность. Я должна об этом помнить. У меня нет синдрома Васисуалия Лоханкина, но, с другой стороны, я также хорошо понимаю, что у репрессивной машины нет логики, под ее колеса может попасть кто угодно, и мы это наблюдаем. В общем, захотят взять за жопу, непременно возьмут, чего уж.
Возвращаясь к вопросу честности и фиги в кармане, я скажу прямо: передо мной такой выбор не вставал. То есть я делаю то, что считаю нужным, и пока это не влекло для меня негативных последствий (внутрицеховые склоки не в счет, они будут всегда). Для меня самое важное сейчас — быть честной, прежде всего с самой собой. Делать свое дело, по возможности, помогать другим, и называть известные вещи своими именами. Вот моя программа минимум. Она вряд ли принесет кому-то облегчение, но облегчения не принесет и самосожжение на Красной площади.
Могу про себя сказать, что, конечно, работа — это то, что меня сейчас держит, позволяет сохранить разум, сохранить себя. Я понимаю, что это эскапизм, но это мой способ существования, и я в этом смысле хочу быть честной.
вас может заинтересовать
Ворованный воздух
«Носорог» начинает публиковать цикл интервью с издателями и главными редакторами важных независимых проектов, по-прежнему работающих в России. Мы хотим понять, что движет коллегами, с какими проблемами и сомнениями они сталкиваются и в чем видят свою миссию. Первой с нами поговорила Мария Нестеренко, главред нового петербургского интеллектуального издательства «ДА».
Катя Морозова: Начнем, пожалуй, с личного, которое перетекает в профессиональное. Почему ты сейчас в Петербурге? И шире — почему в России?
Мария Нестеренко: В феврале прошлого года, у меня, как и у большинства моих знакомых, случилась паника, и единственной мыслью было бежать куда угодно, как угодно. Но, когда первые острые эмоции схлынули, я поняла, что у меня, в общем-то, особо нет для этого ресурса, в первую очередь, финансового. Но самое главное, что у меня здесь семья, родители, довольно пожилые. Они живут как раз-таки на юге России, недалеко от российско-украинской границы, и для меня очень важно иметь возможность в любой момент быстро туда приехать.
Я бы, наверное, слукавила, сказав, что у меня ну совсем никакой возможности уехать не было. Я могла бы получить какую-то краткосрочную стипендию или постдок. Но поиском таких позиций нужно заниматься, это практически вторая работа. А где взять на нее силы, когда и на основную не было. Да и потом академия меня не сильно привлекает, это довольно консервативная структура, и мне в ее рамках сложно существовать, как показал опыт написания PhD. Вот и получается, что Россия – наше отечество, смерть неизбежна.
КМ:То есть для тебя это не жест, не поза — остаться в России и тем самым что-то манифестировать?
МН: Нет, просто для меня так сложились обстоятельства. Я вообще ничего не хочу манифестировать, пусть этим занимаются другие, если им хочется.
Конечно, случившееся ударило и по моей жизни (я прекрасно помню, что есть люди, которые живут в зоне боевых действий, и им гораздо сложнее, я не забываю об этом ни на минуту). Я попала под сокращение в издательстве, в котором работала на тот момент. Был очень неудачный опыт поиска нового места. Все это, как сказали бы Ильф и Петров, воздуха не озонирует. Потом, спустя год, все каким-то волшебным образом сошлось, и мне предложили возглавить издательство «ДА», дав полный карт-бланш в плане концепции и наполнения портфеля. Ну, и вообще, я давно хотела переехать в Петербург, я в этом смысле абсолютно, если использовать шуточную классификацию Ахматовой, «кошка, кофе, Мандельштам».
КМ: Расскажи теперь, пожалуйста, об издательстве.
МН: Управляющая партнерка издательства (и вообще та, кто его придумала) Елена Соловьева — человек из петербургского бизнес-сообщества, для которого очень важна история созидания, важно, чтобы произрастало новое. Я очень рада, что мы встретились и наши взгляды во многом совпали. Вместе мы продумали концепцию, я занялась формированием портфеля, и летом мы запустились. Я понимаю, что для матери все ее дети красивы, но убеждена, что каждая книга в нашем портфеле —это жемчуг.
Мария Нестеренко: В феврале прошлого года, у меня, как и у большинства моих знакомых, случилась паника, и единственной мыслью было бежать куда угодно, как угодно. Но, когда первые острые эмоции схлынули, я поняла, что у меня, в общем-то, особо нет для этого ресурса, в первую очередь, финансового. Но самое главное, что у меня здесь семья, родители, довольно пожилые. Они живут как раз-таки на юге России, недалеко от российско-украинской границы, и для меня очень важно иметь возможность в любой момент быстро туда приехать.
Я бы, наверное, слукавила, сказав, что у меня ну совсем никакой возможности уехать не было. Я могла бы получить какую-то краткосрочную стипендию или постдок. Но поиском таких позиций нужно заниматься, это практически вторая работа. А где взять на нее силы, когда и на основную не было. Да и потом академия меня не сильно привлекает, это довольно консервативная структура, и мне в ее рамках сложно существовать, как показал опыт написания PhD. Вот и получается, что Россия – наше отечество, смерть неизбежна.
КМ:То есть для тебя это не жест, не поза — остаться в России и тем самым что-то манифестировать?
МН: Нет, просто для меня так сложились обстоятельства. Я вообще ничего не хочу манифестировать, пусть этим занимаются другие, если им хочется.
Конечно, случившееся ударило и по моей жизни (я прекрасно помню, что есть люди, которые живут в зоне боевых действий, и им гораздо сложнее, я не забываю об этом ни на минуту). Я попала под сокращение в издательстве, в котором работала на тот момент. Был очень неудачный опыт поиска нового места. Все это, как сказали бы Ильф и Петров, воздуха не озонирует. Потом, спустя год, все каким-то волшебным образом сошлось, и мне предложили возглавить издательство «ДА», дав полный карт-бланш в плане концепции и наполнения портфеля. Ну, и вообще, я давно хотела переехать в Петербург, я в этом смысле абсолютно, если использовать шуточную классификацию Ахматовой, «кошка, кофе, Мандельштам».
КМ: Расскажи теперь, пожалуйста, об издательстве.
МН: Управляющая партнерка издательства (и вообще та, кто его придумала) Елена Соловьева — человек из петербургского бизнес-сообщества, для которого очень важна история созидания, важно, чтобы произрастало новое. Я очень рада, что мы встретились и наши взгляды во многом совпали. Вместе мы продумали концепцию, я занялась формированием портфеля, и летом мы запустились. Я понимаю, что для матери все ее дети красивы, но убеждена, что каждая книга в нашем портфеле —это жемчуг.
«Форд или Маркс» Вальхер Якоб
КМ: Почему у издательства такое название?
МН: Мы взяли готовое название издательства, принадлежавшего одному из управляющих партнеров, сделали ребрендинг.
КМ: А как на ваш проект влияет пространство? Вы позиционируете себя именно как петербургское издательство, верно? Как вы встраиваетесь в существующий издательский контекст?
МН: Мы, конечно, не будем зацикливаться на петербургской истории, но пока складывается именно так, и нам самим этот материал очень интересен. Петербургская тема возникает, прежде всего, в серии «Ворованный воздух»: это интеллектуальный фикшен и нон-фикшен. Что касается серии «Репринт», то это вообще моя давняя любовь и, так сказать, профессиональный интерес: неизданная или малоизвестная литература. Тут уже нет такой привязки к питерскому контексту.
И еще у нас детская серия «Петрушка». Это самая сложная, по крайней мере, для меня, история. Во-первых, в России действительно много крутых детских издательств, которые издают уникальные книги: «Самокат», «А + А», «Поляндрия» и т. д. Я подумала, что могу сделать акцент на странных персонажах и эстетском оформлении. Возможно, это книги не столько для детей, сколько для их родителей. Это будет дорого и не так часто, как в других направлениях.
Чтобы было понятно: у нас в работе две прекрасные книги, графические романы, одна из них — графический путеводитель по Дзиге Вертову. Это была моя навязчивая идея, с которой я как продюсер заходила в несколько детских издательств. За текстовую часть отвечает киноведческая артель 1895.io, за визуальное оформление — Ляля Буланова.
Второй проект — комикс «Затмение» за авторством Анны Русиновой (авторки «Бестужевок») и художницы Лидии Лытаевой. «Затмение» — история наблюдения солнечного затмения 1914 года экспедицией женщин-астрономов. Героини преодолевают скепсис мужчин-ученых, конкурируют с другими научными группами, путешествуют и переживают множество приключений, случившихся с ними. Комикс основывается на реальных отчетах участниц экспедиции, которые были опубликованы в «Известиях Русского астрономического общества», а также на воспоминаниях участниц экспедиции, архивных сведениях и фотографиях.
МН: Мы взяли готовое название издательства, принадлежавшего одному из управляющих партнеров, сделали ребрендинг.
КМ: А как на ваш проект влияет пространство? Вы позиционируете себя именно как петербургское издательство, верно? Как вы встраиваетесь в существующий издательский контекст?
МН: Мы, конечно, не будем зацикливаться на петербургской истории, но пока складывается именно так, и нам самим этот материал очень интересен. Петербургская тема возникает, прежде всего, в серии «Ворованный воздух»: это интеллектуальный фикшен и нон-фикшен. Что касается серии «Репринт», то это вообще моя давняя любовь и, так сказать, профессиональный интерес: неизданная или малоизвестная литература. Тут уже нет такой привязки к питерскому контексту.
И еще у нас детская серия «Петрушка». Это самая сложная, по крайней мере, для меня, история. Во-первых, в России действительно много крутых детских издательств, которые издают уникальные книги: «Самокат», «А + А», «Поляндрия» и т. д. Я подумала, что могу сделать акцент на странных персонажах и эстетском оформлении. Возможно, это книги не столько для детей, сколько для их родителей. Это будет дорого и не так часто, как в других направлениях.
Чтобы было понятно: у нас в работе две прекрасные книги, графические романы, одна из них — графический путеводитель по Дзиге Вертову. Это была моя навязчивая идея, с которой я как продюсер заходила в несколько детских издательств. За текстовую часть отвечает киноведческая артель 1895.io, за визуальное оформление — Ляля Буланова.
Второй проект — комикс «Затмение» за авторством Анны Русиновой (авторки «Бестужевок») и художницы Лидии Лытаевой. «Затмение» — история наблюдения солнечного затмения 1914 года экспедицией женщин-астрономов. Героини преодолевают скепсис мужчин-ученых, конкурируют с другими научными группами, путешествуют и переживают множество приключений, случившихся с ними. Комикс основывается на реальных отчетах участниц экспедиции, которые были опубликованы в «Известиях Русского астрономического общества», а также на воспоминаниях участниц экспедиции, архивных сведениях и фотографиях.
Екатерина Андреевва «Мультиэкранное время. Искусство 1910–2010 годов»
КМ: Год начала войны....
МН: Она еще не началась, но вот-вот начнется, это витает в воздухе — снова воздух.
КМ: Расскажи немного подробнее о «Ворованном воздухе» и «Репринте», об их концепции, о концепции каждой.
МН: «Ворованный воздух» — отсылка к Мандельштаму, такое... подмигивание для своих. Кстати, о подмигивании. Могу я сделать отступление?
У Льва Рубинштейна времен «Граней» было: «Приходит, допустим, в ваш дом малознакомый человек. Ну, мало ли, по каким делам. Вы проводите его на кухню (все тогда сидели на кухнях) и почти автоматически произносите: „Мы с тобой на кухне посидим“. А он, этот практически незнакомый тебе человек, на таком же автомате продолжает: „Сладко пахнет…“ И с этого момента вы понимаете, что неформальное общение возможно. А уж если он, угощаясь на вашей кухне чем бог послал, еще и скажет: „Вот какие большие огурцы продаются в наших магазинах“, то уже и до закадычной дружбы рукой подать. Тогда это происходило быстро». Я тут подумала, что, наверное, весь портфель «Воздуха» — это сплошное подмигивание для своих.
Только что в «ВВ» у нас вышла книга о композиторе Олеге Каравайчуке, написал ее Сергей Ландо, кинорежиссер и оператор, который много лет был знаком, дружил с Олегом Николаевичем, и снимал его. Это что-то между биографией и мемуарами. В книге – блестящее короткое предисловие Алексея Ретинского, буквально бьющее под дых своею точностью и поэтичностью, и аналитическое послесловие Алексея Мунипова.
Вторая книга на подходе — «Мультиэкранное время», сборник статей Екатерины Андреевой, искусствоведа, которая очень много занималась «Новыми художниками», впоследствии неоакадемистами, но не только ими, конечно. Также у нас в работе находится книга Юлии Валиевой, специалистки по неподцензурной литературе, мы готовим переиздание «Фантастического города» Татьяны Никольской, в работе книга Игоря Кузьмичева, журналиста и культуролога, автора канала «Здесь был Майк».
МН: Она еще не началась, но вот-вот начнется, это витает в воздухе — снова воздух.
КМ: Расскажи немного подробнее о «Ворованном воздухе» и «Репринте», об их концепции, о концепции каждой.
МН: «Ворованный воздух» — отсылка к Мандельштаму, такое... подмигивание для своих. Кстати, о подмигивании. Могу я сделать отступление?
У Льва Рубинштейна времен «Граней» было: «Приходит, допустим, в ваш дом малознакомый человек. Ну, мало ли, по каким делам. Вы проводите его на кухню (все тогда сидели на кухнях) и почти автоматически произносите: „Мы с тобой на кухне посидим“. А он, этот практически незнакомый тебе человек, на таком же автомате продолжает: „Сладко пахнет…“ И с этого момента вы понимаете, что неформальное общение возможно. А уж если он, угощаясь на вашей кухне чем бог послал, еще и скажет: „Вот какие большие огурцы продаются в наших магазинах“, то уже и до закадычной дружбы рукой подать. Тогда это происходило быстро». Я тут подумала, что, наверное, весь портфель «Воздуха» — это сплошное подмигивание для своих.
Только что в «ВВ» у нас вышла книга о композиторе Олеге Каравайчуке, написал ее Сергей Ландо, кинорежиссер и оператор, который много лет был знаком, дружил с Олегом Николаевичем, и снимал его. Это что-то между биографией и мемуарами. В книге – блестящее короткое предисловие Алексея Ретинского, буквально бьющее под дых своею точностью и поэтичностью, и аналитическое послесловие Алексея Мунипова.
Вторая книга на подходе — «Мультиэкранное время», сборник статей Екатерины Андреевой, искусствоведа, которая очень много занималась «Новыми художниками», впоследствии неоакадемистами, но не только ими, конечно. Также у нас в работе находится книга Юлии Валиевой, специалистки по неподцензурной литературе, мы готовим переиздание «Фантастического города» Татьяны Никольской, в работе книга Игоря Кузьмичева, журналиста и культуролога, автора канала «Здесь был Майк».
Мария Шкапская
КМ: То есть, «Ворованный воздух» пока абсолютно наполнен петербургским воздухом…
МН: Абсолютно, да. Ну, кроме «Фантастического города» — это о Тифлисе. В репринте выходит «Исповедь женщины» с предисловием Оксаны Васякиной. Я готовлю девические дневники Марии Шкапской.
КМ: Интересно, что мы в «Носороге» готовим новую серию, и если в двух словах, то это тоже поворот в сторону прошлого. Что мы там будем искать, не совсем понятно. Обычно ищут ответы на вопросы современности, вдруг и нам повезет.
МН: Я думаю, многие издатели обратились к русскому контексту, это очевидно, потому что покупка зарубежных прав сейчас не самое простое и, главное, дешевое дело. С другой стороны, есть именно интерес к прошлому. Здесь может быть банальная причина: очищенные права. Но репринт тоже нужно уметь делать хорошо. Недостаточно переиздать текст в крафтовой обложке. Всегда нужен деликатный комментарий, предисловие, пусть и не претендующее на уровень «Литпамятников», но рассчитанное на читателя любого уровня.
Для меня интерес к прошлому, к каким-то малоизвестным персонажам литературы всегда определял мою деятельность. Я и диссертацию защищала по малоизвестной поэтессе начала XIX века – Анне Буниной —. отсюда вырос мой интерес к писательницам вообще. Но год назад, лично для меня произошло следующее: вещи, которые ты понимал головой, ты вдруг прочувствовал всей кожей, сердцем. Мандельштам, Ходасевич, Кузмин обжигали своими стихами. То, что раньше утешало, теперь обжигало или, наоборот, окатывало холодной водой. Ну, а если быть внимательными читателями истории литературы, можно увидеть, что тот раскол между здесь и там, случившийся год назад, уже имел место сто лет назад.
КМ: Давай теперь поговорим о профессиональных трудностях. Как ты видишь проблему любого издательского дела сейчас, помимо проблемы покупки прав? Как у тебя с самоцензурой? Возможно ли сейчас, по-твоему, быть издателем, на сто процентов честным перед собой и читателями?
МН: Самоцензура есть, даже не буду пытаться этого отрицать. Чувствую себя порой человеком в футляре, как бы чего не вышло. С другой стороны, я понимаю, что от моей работы и артикулирования моей позиции зависит положение моих коллег, и я несу за это ответственность. Я должна об этом помнить. У меня нет синдрома Васисуалия Лоханкина, но, с другой стороны, я также хорошо понимаю, что у репрессивной машины нет логики, под ее колеса может попасть кто угодно, и мы это наблюдаем. В общем, захотят взять за жопу, непременно возьмут, чего уж.
Возвращаясь к вопросу честности и фиги в кармане, я скажу прямо: передо мной такой выбор не вставал. То есть я делаю то, что считаю нужным, и пока это не влекло для меня негативных последствий (внутрицеховые склоки не в счет, они будут всегда). Для меня самое важное сейчас — быть честной, прежде всего с самой собой. Делать свое дело, по возможности, помогать другим, и называть известные вещи своими именами. Вот моя программа минимум. Она вряд ли принесет кому-то облегчение, но облегчения не принесет и самосожжение на Красной площади.
Могу про себя сказать, что, конечно, работа — это то, что меня сейчас держит, позволяет сохранить разум, сохранить себя. Я понимаю, что это эскапизм, но это мой способ существования, и я в этом смысле хочу быть честной.
МН: Абсолютно, да. Ну, кроме «Фантастического города» — это о Тифлисе. В репринте выходит «Исповедь женщины» с предисловием Оксаны Васякиной. Я готовлю девические дневники Марии Шкапской.
КМ: Интересно, что мы в «Носороге» готовим новую серию, и если в двух словах, то это тоже поворот в сторону прошлого. Что мы там будем искать, не совсем понятно. Обычно ищут ответы на вопросы современности, вдруг и нам повезет.
МН: Я думаю, многие издатели обратились к русскому контексту, это очевидно, потому что покупка зарубежных прав сейчас не самое простое и, главное, дешевое дело. С другой стороны, есть именно интерес к прошлому. Здесь может быть банальная причина: очищенные права. Но репринт тоже нужно уметь делать хорошо. Недостаточно переиздать текст в крафтовой обложке. Всегда нужен деликатный комментарий, предисловие, пусть и не претендующее на уровень «Литпамятников», но рассчитанное на читателя любого уровня.
Для меня интерес к прошлому, к каким-то малоизвестным персонажам литературы всегда определял мою деятельность. Я и диссертацию защищала по малоизвестной поэтессе начала XIX века – Анне Буниной —. отсюда вырос мой интерес к писательницам вообще. Но год назад, лично для меня произошло следующее: вещи, которые ты понимал головой, ты вдруг прочувствовал всей кожей, сердцем. Мандельштам, Ходасевич, Кузмин обжигали своими стихами. То, что раньше утешало, теперь обжигало или, наоборот, окатывало холодной водой. Ну, а если быть внимательными читателями истории литературы, можно увидеть, что тот раскол между здесь и там, случившийся год назад, уже имел место сто лет назад.
КМ: Давай теперь поговорим о профессиональных трудностях. Как ты видишь проблему любого издательского дела сейчас, помимо проблемы покупки прав? Как у тебя с самоцензурой? Возможно ли сейчас, по-твоему, быть издателем, на сто процентов честным перед собой и читателями?
МН: Самоцензура есть, даже не буду пытаться этого отрицать. Чувствую себя порой человеком в футляре, как бы чего не вышло. С другой стороны, я понимаю, что от моей работы и артикулирования моей позиции зависит положение моих коллег, и я несу за это ответственность. Я должна об этом помнить. У меня нет синдрома Васисуалия Лоханкина, но, с другой стороны, я также хорошо понимаю, что у репрессивной машины нет логики, под ее колеса может попасть кто угодно, и мы это наблюдаем. В общем, захотят взять за жопу, непременно возьмут, чего уж.
Возвращаясь к вопросу честности и фиги в кармане, я скажу прямо: передо мной такой выбор не вставал. То есть я делаю то, что считаю нужным, и пока это не влекло для меня негативных последствий (внутрицеховые склоки не в счет, они будут всегда). Для меня самое важное сейчас — быть честной, прежде всего с самой собой. Делать свое дело, по возможности, помогать другим, и называть известные вещи своими именами. Вот моя программа минимум. Она вряд ли принесет кому-то облегчение, но облегчения не принесет и самосожжение на Красной площади.
Могу про себя сказать, что, конечно, работа — это то, что меня сейчас держит, позволяет сохранить разум, сохранить себя. Я понимаю, что это эскапизм, но это мой способ существования, и я в этом смысле хочу быть честной.
вас может заинтересовать